Внешнеполитическая доктрина Сталина - Михаил Александров

«т. т. Мдивани, Махарадзе и др.

Копия — т. т. Троцкому и Каменеву.

Уважаемые товарищи! Всей душой слежу за вашим делом. Возмущен грубостью Орджоникидзе и потачками Сталина и Дзержинского. Готовлю для вас записки и речь.

С уважением Ленин …»40.

Замыслам Ленина не суждено было сбыться. 9 марта он перенес еще один тяжелый инсульт, третий по счету, после которого ему уже не суждено будет оправиться. Потеряв возможность не только двигаться, но и говорить, он окончательно выбыл из политической игры. Эту последнюю и, может быть, самую важную битву своей жизни Ильич проиграл. Сталин, возможно, не знал о всех маневрах Ленина, но чувствовал, что последний что–то затевает. Поэтому Сталин загодя стал выстраивать систему обороны. 21 февраля он предложил пленуму ЦК рассмотреть проект тезисов по национальному вопросу. Замысел Сталина был прост: если пленум утвердит тезисы, то они будут преподнесены на предстоящем съезде как общая позиция ЦК и Ленину будет весьма сложно взвалить вину на одного Сталина. Если же нет, что было маловероятно, но не исключено, то Сталин мог перекинуть этот вопрос на кого–нибудь другого и уйти в тень, выведя тем самым себя из под удара. В результате обсуждения пленум создал комиссию во главе со Сталиным для окончательного редактирования тезисов. Сталин, естественно, воспользовался своим положением главы комиссии, чтобы провести нужные для себя формулировки. Главным было то, что ему удалось добиться, чтобы вместе с «великорусским шовинизмом» был осужден и «социал- национализм». Это выдавало Сталину индульгенцию за его предыдущие действия. 22 марта тезисы были, наконец, одобрены Политбюро и опубликованы.

Сталин предпринял и другой маневр. Как только Ленина сразил третий инсульт, он провел через Политбюро и на практике реализовал решение о телеграфировании всем губкомам, обкомам, ЦК национальных компартий и членам ЦК о состоянии здоровья Ильича. Такая информация не могла, естественно, не оказать сильного морального воздействия на колеблющихся делегатов предстоящего съезда. Тем, кто мог пойти на съезде за «социал–националистами» давалось понять, что в руководстве партией и страной сложилась новая ситуация и что делать ставку на «уходящего» вождя — затея не перспективная. Партийным работникам наступало время задуматься о том, с кем из новых лидеров связать свою судьбу.

Между тем, 16 апреля, за день до открытия 12-ого съезда партии, секретарь Ленина Фотиева сообщила Каменеву, о существовании ленинских заметок по национальному вопросу, и о том, что Ильич просил Троцкого сообщить об этом ЦК. Сталин понимал, какую опасность несли для него ленинские заметки. Но поскольку он уже имел за собой мощную поддержку в виде тезисов, одобренных ЦК, и поскольку сам Ильич выбыл из политической игры, Сталин решил действовать наступательно. Он сразу же обвинил Троцкого в том, что тот в течение месяца утаивал от ЦК ленинские записки, имеющие важное значение для выработки текущей политики. Троцкий оказался в положении обороняющегося. Дело дошло до того, что он вынужден был просить ЦК утвердить его поведение как правильное. В обстановке взаимных пререканий Политбюро приняло половинчатое решение огласить ленинские заметки на съезде по делегациям, а не на пленарном заседании. Это был, безусловно, тактический успех Сталина, хотя его значение и не стоит преувеличивать. Делегаты все же были в курсе ленинских заметок и могли действовать соответственно. Но на съезде против Сталина не выступил никто из влиятельных членов Политбюро. Троцкий был выбит из колеи предшествующими событиями. Он также не рассматривал в то время Сталина как главного конкурента в борьбе за власть, отводя эту роль Зиновьеву. Поэтому ввязываться в дискуссию со Сталиным, да еще по вопросу, который Троцкий считал второстепенным, было бы контрпродуктивно. Зиновьев и Каменев, в свою очередь, были заинтересованы в Сталине для борьбы с Троцким. Примечательно, что никто из тогдашнего большевистского руководства не смог уловить, как это сделал Ленин, всей принципиальной и глубинной основы разногласий по национальному вопросу. Сталин оказался лицом к лицу лишь с второстепенными оппонентами. Единственной крупной фигурой, выступившей против него, был Бухарин. Но Сталин грамотно выстроил систему обороны. Он сам в решительных тонах осудил «великодержавный шовинизм», как главное зло, но одновременно заклеймил и «местный национализм». При этом он весьма искусно дал понять большинству съезда, где все–таки лежит его действительное расположение:

«То, что у тов. Ленина является просто оборотом речи в его известной статье, Бухарин превращает в целый лозунг … Создавать из этого новую теорию о том, что надо поставить великорусский пролетариат в положение неравноправного в отношении бывших угнетенных наций это значит сказать несообразность».

Таким образом, Сталин фактически отмежевался и от ленинского понятия «угнетенные нации» применительно к советскому периоду, и главное, от сомнительного тезиса о «фактическом неравенстве наций» в зависимости от их размера. В итоге большинство съезда пошло за Сталиным. Он сохранил за собой пост генерального секретаря, вновь был избран в состав ЦК и Политбюро. Как писал позднее Троцкий, появление Ленина на съезде «означало бы устранение Сталина с поста генерального секретаря и тем самым его политическую ликвидацию'—. Возможно, эта оценка и является правильной. Но история распорядилась по–другому, еще раз подтвердив ту простую истину, что общественная необходимость пробивает себе дорогу через цепь случайностей. Случайностью явилось не только то, что Ленин не смог присутствовать на съезде, но и то, что, оставаясь еще жив, он полностью потерял возможность влиять на события. Возникла уникальная ситуация, которую вождь не смог предусмотреть: его политическое «завещание» лежало в пяти запечатанных конвертах и не вскрывалось.

В период болезни Ленина пост исполняющего обязанности главы правительства занимал Каменев. Министр иностранных дел Чичерин подчинялся ему по государственной линии. Более того, Чичерин был крупной политической фигурой сам по себе, что обеспечивало ему значительную автономию при проведении текущей дипломатической работы. Зиновьев, будучи председателем Коминтерна, курировал все вопросы, связанные с международным коммунистическим движением. Бухарин, Троцкий и Радек, входив ш ие в состав Исполкома Коминтерна, также пользовались там солидным влиянием. Что касается Сталина, то он не занимал тогда в Коминтерне никаких руководящих должностей, что является наглядным свидетельством относительной ограниченности его возможностей во внешнеполитической сфере. Конечно, как член Политбюро он продолжал влиять на принятие важнейших решений по международным делам. Но к его голосу далеко не всегда прислу ш ивались. Так, например, Сталин предпринял попытку активно вмешаться в политику Коминтерна в германском вопросе накануне революционных выступлений в Саксонии (10 октября 1923 г.) и Тюрингии (16 октября 1923 г.). Тогда, как известно, попытки немецких коммунистов захватить власть окончились поражением, советские правительства были разогнаны, а компартия запрещена. В своем письме, направленном Зиновьеву и Бухарину еще в начале августа, Сталин выступил против восстания. Он писал:

«Если правительство в Германии сейчас падет и коммунисты возьмут власть, их ждет неминуемое поражение. Это — в «лучшем» случае. В то время как в худшем, они будут разгромлены… Что мы можем им предложить? По моему мнению, немцев следует сдерживать, а не подстегивать».

В 1927 году, отбивая атаки оппозиции, сам Сталин утверждал, что в этом письме «затрагивался, прежде всего, вопрос о немедленном взятии власти коммунистами» и что в обстановке июля–августа предпосылки для этого отсутствовали. Далее Сталин утверждал, что ситуация через два месяца, якобы, изменилась «в сторону обострения революционного кризиса» и тогда он, мол, «стоял решительно и определенно за немедленное взятие власти коммунистами»44. Думается, однако, что эти утверждения были не более, чем данью политической целесообразности. В ожесточенной борьбе с оппозицией, обвинявшей его в отходе от пролетарского интернационализма, Сталину было важно доказать, что он не меньший интернационалист, чем Троцкий или Зиновьев. Данный вывод подтверждается хотя бы тем, что утверждение Сталина об отсутствии, якобы, достаточной степени революционного подъема в августе опровергается как самими фактами, так и последующими оценками Коминтерна. В заявлении ИККИ с анализом причин поражения революции в Германии прямо указывалось, что немецкая компартия «слишком запоздала в определении степени зрелости революционной ситуации в Германии», что «задача усиления и расширения многочисленных разрозненных выступлений, имев их место с июля по сентябрь, и придания им политической направленности не была выполнена …» —. Таким образом, по оценке Коминтерна, революционная ситуация начала назревать уже в июле, и когда в сентябре было принято решение начать восстание, то было уже поздно. Следовательно, август и был самым подходящим моментом для выступления, а Сталин разослал свое письмо именно в августе. Поэтому, его действия объяснялись вовсе не тем, что в августе отсутствовали предпосылки для выступления, а соображениями глубокого концептуального порядка. Здесь, так же как и в других аналогичных случаях, Сталин продемонстрировал серьезные сомнения относительно