А. А. Алябьев - Владимир Яковлевич Трайнин

Одоевский. В них соединялись и «выбор сочинений, и достоинство музыкантов, и точность исполнения — три условия, без которых музыка теряет свою цену». Салон Виельгорского задавал тон музыкальной жизни Москвы. Алябьев часто посещал музыкальные собрания Виельгорского, был его соавтором (вместе с Верстовским и Шольцем) по сочинению музыки к водевилю «Проситель». Дружил Алябьев и с младшим братом Михаила Юрьевича — Матвеем Юрьевичем, великолепным виолончелистом.

Особенно разительный пример содружества поэзии и музыки — кружок А. Дельвига, лицейского друга, «брата названого» Пушкина, высокоодаренного поэта, литературного деятеля, издателя и критика, тонкого ценителя поэзии. Кружок Дельвига привлекал лучшие литературные силы своего времени.

Страстный любитель музыки и неплохой музыкант (играл на фортепиано, выразительно пел), организатор, душа музыкальных собраний, Дельвиг в своем поэтическом творчестве воплощал союз слова и музыки. Поэтические образы его стихов всегда возникали и развивались в органическом единстве с музыкой.

Кружки, подобно дельвиговскому,— это среда, в которой много музыкальных впечатлений воспринял Пушкин, где созревало дарование молодого Глинки. И, хотя главенствовала в них литература, музыка давала новую жизнь поэзии и Пушкина, и Дельвига. Глинка и Алябьев были частыми участниками этих собраний. Алябьев — один из первых композиторов, сочинявших музыку на слова Дельвига.

Несомненно, что Алябьев встречался с молодым Глинкой (в кружке Дельвига, в частности). Неизвестно, как развивались бы их взаимоотношения в дальнейшем при благополучном течении жизни Алябьева. Однако лирическое дарование своего современника Глинка оценил высоко, уже будучи зрелым художником. Свидетельство тому — не только двукратное обращение великого композитора к «Соловью», но и включение элегии Алябьева «Где ты, прелестный край!» в изданное Глинкой в 1838 году «Собрание музыкальных пьес».

Не проходило ни одного собрания у В. Одоевского, где бы не звучала музыка, так же как и в кружке А. Грибоедова, страстно любившего и сочинявшего музыку, хорошо владевшего фортепиано и другими музыкальными инструментами. «Очень хорошим музыкантом» назвал Грибоедова Глинка.

Знакомство Алябьева и Грибоедова, начавшееся еще в довоенное время, укрепилось в военных походах и перешло в большую, близкую дружбу. Они были соседями. Под Новинском (б. Новинский бульвар) находились дома-усадьбы Грибоедовых и Алябьевых.

Это было время особенно частых встреч поэта и композитора. Алябьев после выхода в отставку поселился в Москве. Грибоедов приезжал сюда после пребывания в Персии и Грузии. Он привозил рукопись первых двух актов «Горя от ума», и Алябьев оказался одним из первых, кому Грибоедов читал комедию — произведение, ставшее вскоре одним из главных событий литературной жизни 1824—1825 годов. Комедия распространялась «в списках» (в рукописи). В кругах передовой интеллигенции она вызвала восторг, удивление, ею зачитывались, заучивали наизусть грибоедовские афоризмы. Наоборот, в кругах реакционного дворянства царило возмущение...

Дружба с Грибоедовым, близким к декабристским кругам, — один из важнейших факторов формирования мировоззренческого облика Алябьева.

У Грибоедова, как и в прежнее время, вновь происходят музыкальные собрания. Алябьев — их ревностный участник. Здесь он встречается с В. Одоевским, А. Верстовским, с музыкантами-профессионалами и просвещенными любителями. Приезжает прославленный пианист Джон Фильд. Когда-то он писал музыку к водевилю Грибоедова «Молодые супруги».

Много и с любовью музицируют. У фортепиано сменяют друг друга хозяин и Алябьев, блистательно владеющий инструментом. Они аккомпанируют певцам, исполняющим оперные арии, отрывки из водевильной музыки, романсы. Однажды здесь прозвучал только что написанный романс Алябьева на стихотворение Грибоедова «Ах, точно ль никогда ей в персях безмятежных», отмеченный вдохновением и лирическим пафосом.

В условиях художественной жизни России первой половины XIX века (сравнительно позднее возникновение музыкальных учебных заведений) домашнее музицирование, вошедшее в обиход подобных собраний, сыграло существенную роль в развитии русской музыкальной культуры. Для Алябьева, находившегося в таком блестящем окружении, как Одоевский, Грибоедов, братья Виельгорские, это была солидная музыкальная школа. Возможность частых общений с отличными музыкантами, делиться с ними своими творческими замыслами, обсуждать новые произведения, несомненно, расширяла музыкальный горизонт Алябьева.

Алябьев становится весьма приметной фигурой в музыкальном мире. Высокую оценку музыке «Лунной ночи» дал В. Одоевский после постановки оперы в Москве. Об этом писал и П. Арапов: «Музыка Алябьева удалась...». «Музыка этой оперы замечательна, в особенности увертюра и дуэт «Так поцелуй в любви залог».

После премьеры оперы-водевиля «Учитель и ученик, или В чужом пиру похмелье» (с участием М. С. Щепкина) автор пьесы А. Писарев в посвящении водевиля Алябьеву и Верстовскому, создавшим музыку, писал: «Если игра несравненного Щепкина решила успех водевиля, то прелестная музыка ваша одушевила его — примите же это посвящение как дань благодарности и дружбы. Александр Писарев». Прочно вошел в репертуар московских театров водевиль «Новая шалость, или Театральное сражение».

Так протекала жизнь молодого композитора, насыщенная творчеством, обогащенная общением с представителями передовой художественной интеллигенции «грибоедовской Москвы».

ФЕВРАЛЬСКОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ 1825 ГОДА

В жизнь Алябьева врывается нелепый, роковой случай, повлекший за собой трагические последствия. Коренным образом изменился весь жизненный уклад композитора. Тяжелые моральные и физические испытания с этих пор преследовали Алябьева с большей или меньшей силой до конца его жизни.

В кратких чертах «сюжет» наделавшего много шуму скандального происшествия, главным героем которого оказался Алябьев, сводится к следующему.

24 февраля 1825 года у Алябьева состоялся званый товарищеский обед[13]. Среди приглашенных был отставной полковник, воронежский помещик Тимофей Миронович Времев, сосед его по имению Калугин, отставной майор Глебов, шурин Алябьева Шатилов. Обед сопровождался обильными возлияниями и завершился карточной игрой. Гости разъехались далеко за полночь, а на третий день — 27 февраля — на обратном пути из Москвы к себе в воронежское поместье Времев скоропостижно скончался.

Началось следствие. Вскоре полиции было донесено о происшедшем во время карточной игры инциденте: за нарушение карточного «долга чести» (Времев отказался уплатить крупный проигрыш, намекнув на «нечистую» игру партнеров) Алябьев нанес Времеву несколько пощечин. Делу дали ход, и Алябьеву было предъявлено обвинение... в убийстве Времева, поскольку смерть последнего явилась якобы результатом избиения его Алябьевым.

Целых три года длилась невероятно сложная, запутанная следственная волокита. Все это время Алябьев находился в тюремном заключении, в одиночной камере, подвергался унизительным, явно пристрастным допросам.

Об облегчении участи композитора — хотя бы освобождении из-под стражи на поруки — хлопотали близкие Алябьева, среди них достаточно влиятельные лица (например, шурин — сенатор Соймонов). Все оставалось безрезультатным, несмотря на то, что в результате авторитетной повторной медицинской экспертизы отпало основное и самое тяжкое обвинение: было установлено, что смерть потерпевшего не могла наступить от нанесения ему Алябьевым пощечин[14]. В конечном счете Алябьеву инкриминировались только драка и допущение в своем доме азартных игр.

А за тюремными стенами нарастали грозные события.