А. А. Алябьев - Владимир Яковлевич Трайнин

реальным после того, как отпало неправдоподобное обвинение в убийстве. И все это рухнуло, опрокинулись все надежды. Ссылка в Сибирь, в «страну изгнания», вслед за друзьями — Мухановым, Оржицким, вслед за декабристами.

Какою нужно было обладать силой воли, неистощимой творческой энергией, чтобы не пасть духом, не опуститься вообще, найти в себе нравственные стимулы, чтобы, несмотря на удары судьбы, не только продолжать творческую деятельность, но больше того — вступить в новую полосу ее расцвета.

А это произошло именно так: годы сибирской ссылки оказались важной и плодотворной вехой художественного развития композитора, достигшего творческой зрелости.

В сибирской ссылке во всей силе развернулась подлинная стихия одаренности Алябьева — стихия романсного лирического творчества. И в этом он достиг высшего проявления таланта и вдохновения. Содержание его лирики приобрело при этом черты особенной выразительности и психологической глубины.

С увлечением композитор обращается в сибирском изгнании к поэзии Пушкина. Его вдохновляет пушкинская «Зимняя дорога» — проникновенный поэтический образ родной русской природы, богатый тончайшими психологическими оттенками, музыкальностью, народнопесенным звучанием стиха. И композитор с помощью скупых мелодико-гармонических средств создает впечатляющий лирический пейзаж, передает настроение одинокого раздумья на фоне безбрежной заснеженной равнины, утомительно позванивающих колокольцев ямщицкой тройки.

Своеобразно трактуя пушкинскую элегию «Пробуждение» («Мечты, мечты, где ваша сладость»), Алябьев создает многоплановый психологизированный образ с разнообразными оттенками эмоциональных переходов, находит свежие гармонические краски, контрастные сопоставления, прибегает к оригинальному композиционному решению для выражения страстного порыва и никогда не заживающей раны человеческого сердца.

Стихи Пушкина не имеют строфического деления. В романсе Алябьева три раздела, как бы три главы лирического повествования. Они создают развернутую картину переживаний героя. Основная музыкальная тема подвергается «сквозному развитию», и это сообщает произведению драматическую напряженность.

Глубиной чувства, чудесной гармонией стиха, горькими раздумьями и радостью творческого вдохновения привлекают композитора элегия «Я помню чудное мгновенье» и овеянная мрачной романтикой баллада «Два ворона». На стихи Пушкина рождаются романсы «Предчувствие», «Цветок», «Если жизнь тебя обманет». В Тобольске создается «Черкесская песня» и, очевидно, музыкально-драматические сцены «Кавказский пленник».

Тема изгнанничества, одиночества человека, преследуемого судьбой, коротающего дни свои вдали от родных мест, воплощена в романсе «Иртыш» на слова тобольского поэта И. Веттера («Шуми, Иртыш, струитесь, воды, несите грусть мою с собой, а я, лишенный здесь свободы, дышу для родины драгой»). В припеве этого романса «автобиографическая нота» звучит с явно гражданственным оттенком: тоска одиночества вдали от родины.

Трагический образ создан композитором в элегии «Гроб» на слова П. Ободовского («Мрачен и ужасен безмятежный гроб»), так же как в романсе «Живой мертвец» («Что грустишь ты, одинокий... близких сердцу не имея») на слова Д. Раевского.

Алябьев — первый русский композитор, отозвавшийся на стихотворение И. И. Козлова «Вечерний звон» (из Томаса Мура), получившее волнующий отклик в годы кровавого террора последекабристских лет. «И сколько нет теперь живых, тогда веселых, молодых; и крепок их могильный сон — не слышен им вечерний звон», — таков лейтмотив стихотворения, созвучный эпохе мрачного безвременья.

И здесь композитор нашел предельно простые, но яркие выразительные средства, которыми создается впечатление мерно звучащего скорбного колокольного звона, а мелодия сохраняет декламационный характер (паузы, скачки, прерывающие дыхание). В эти годы именно алябьевский «Вечерний звон» получил большую известность. Песня была издана в Москве в серии «Северный певец». Иные созданные в Сибири романсы наделены более просветленными образами — это «Кудри», «Дедушка» на слова Дельвига, «Канареечка» (автор неизвестен), а в исполненной добродушного юмора песне «Совет» («Ты, Федор, славный был гусар») на слова брата композитора Василия Александровича слышатся отзвуки песен гусарской вольницы.

Так из далекой Сибири, страны каторги и ссылки, из «глубины сибирских руд», на долгих почтовых, на ямщицких тройках устремлялись в Москву, Петербург песенные создания «Северного певца» (под таким девизом издавались произведения ссыльного композитора). Эти песни и многие другие, написанные в тобольской ссылке, широко распространились в быту, выйдя далеко за пределы аристократических салонов, проникли в самые демократические слои населения, печатались в «музыкальных альбомах», распространялись «в списках». Песни композитора-узника вышли на вольный простор.

Немало пришлось ссыльному композитору испытать притеснений от местных властей. Алябьев оказался объектом сложных и противоречивых обстоятельств. Если представители военной администрации края, такие, как генерал-губернатор Западной Сибири Вельяминов или командующий Сибирским отдельным корпусом генерал-майор Броневский, принадлежавшие к тому же кругу, что и ссыльный композитор, отнеслись к Алябьеву с известным расположением, не очень ограничивали его в свободе общения с местной интеллигенцией, с чиновниками, военными (учитывали к тому же и характер его «преступления», да и пользу, какую композитор мог оказать краю в развитии музыкальной культуры), то со стороны гражданских властей (полиции, жандармерии), злобствующих мещан, «сибирских старожилов», обывателей беспрестанно шли услужливые доносы шефу жандармов Бенкендорфу, за тысячи верст неотступно следившему за «преступником».

То и дело следовали приказы и предписания, напоминания о строгом надзоре, тайном и явном, об ограничениях в общении с местным населением, особенно с ссыльными, и т. д.

И все же, несмотря на все препоны, полицейские рогатки, постоянную слежку и преследования, Алябьев развернул широкую, интересную и полезную деятельность. Он стал организатором музыкальной жизни Тобольска, общался с широким кругом лиц, пользовался расположением местной интеллигенции, в том числе директора гимназии Ивана Павловича Менделеева (отца будущего великого химика Дмитрия Ивановича Менделеева).

Влачивший жалкое существование тобольский казачий оркестр, обслуживавший преимущественно офицерские балы, Алябьев превратил в концертирующий коллектив, проявив себя способным дирижером и педагогом.

Уже к концу первого года сибирской ссылки Алябьев приступил к организации регулярных симфонических концертов. Под его управлением исполнялись произведения музыкальной классики и сочинения самого Алябьева — симфонические и вокально-симфонические с участием солистов из местных любителей музыки. Среди них оказался хороший скрипач и пианист Г. К. фон Криденер, занимавший пост губернского прокурора (ему по служебному положению вменялось осуществлять надзор за ссыльным композитором). Одаренной пианисткой, также участвовавшей в концертах, организуемых Алябьевым, была жена председателя губернского правления Е. Н. Жуковская и некоторые местные любители музыки. Со свойственной Алябьеву активностью и увлеченностью он объединял их вокруг своих музыкальных начинаний, завязывал новые дружеские отношения.

Алябьев писал оркестровую музыку разных жанров — начиная от танцев для балов и увеселений до увертюр, симфоний и концертных пьес для симфонического и духового оркестров.

Сочинял Алябьев поразительно быстро. Работа с оркестровым коллективом, несомненно, являлась для него отличной лабораторией творческого мастерства. Высшим достижением композитора, в котором проявился его несомненный дар симфониста, явилась одночастная симфония (ми минор).

Деятельность Алябьева внесла живительную струю в музыкальную жизнь Тобольска. Но чем более углублялось мастерство, тем тягостнее ощущалось изгнание.

Подходил четвертый год ссылки. Родные и близкие упорно добиваются пересмотра