ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3) - Пантелеймон Кулиш

победить Хмельницкого еще более недействительным способом, чем тот, который был

панам преподан миротворцем Киселем.

Один из товарищей Хмельницкого по бунту, шляхтич Забугский, передался к панам,

и король держал его при своей особе с тем, чтобы смутить Хмельницкого своим

появлением на театре войны, низложить его среди Запорожского Войска и вручить

булаву козацкому изменнику.

Судя по поступкам королевского агента Смяровского и даже по тому, как

распорядился с ним ежедневно и ежечасно менявшийся Хмель, Поляки думают, что

двор имел сношения с некоторыми козацкими полковниками; а что многие из них были

готовы, подобно Забугскоыу, предать Козацкого Батька, в том нет никакого сомнения.

Оши могли и обещать Яну Казимиру торжественную сцену низложения „русского

единовладника и самодержца", столь же им противного, как противна была панам

всякая диктатура. Но Итальянцы сложили мудрую пословицу: „dal detto al falto Y e un

gran

;

31

tratto® *). А время между тем уходило, и новой армии угрожала участь погибшей

под Корсунем. В этом есть что-то недосказанное польской историографией:

чувствуется какая-то утайка от истории.

Яну Казимиру в Люблине, пожалуй, мог присниться сон Владислава IV.

Венецианский посол Контарини уведомил его о страшном поражении Турок и

склонял,-точно второй Тьеполо, к Турецкой войне. Ян Казимир мог вообразить Козаков

своим авангардом, Татар — арриергардом, а Мария Гонзага, с которой он разыгрывал

перед публикой влюбленную чету, посадила бы его на престоле Палеологов так же

успешно, как готова была посадить и первого супруга. Кто ошибался в Хмельницком

еще грубее Владислава, в том позволительно предполагать самые дикия мечтания.

Ян Казимир сидел да сидел в Люблине, а дни за днями уходили да уходили, и

каждый из них уносил из мира живых цвет яольскорусского воинства под Збаражем. Об

этом король не знал, а, пожалуй, и не хотел знать. Если одному воспитаннику иезуитов,

для какой-то, без сомнения, благой в его мыслях цели, было позволительно обнажить

меч среди законодателей Полыни, то другому, для такой же, или даже лучшей цели, не

вменялось в непростительный грех погубить представителей исполнительной власти, и

тем очистить себе козакотатарский путь к обладанию Востоком. Политическое

развращение Польши шло crescendo, как смертоносный недуг, а Ян Казимир, в этом

смысле, не оставался ни у кого позади.

Наконец было получено громкое известие, что Збараж обложен козакотатарскими

ордами. У короля набралось всего 7.000 жолнеров, да было у него три ничтожные

пушки. Великий монарх повелел литовскому полевому гетману, Янушу Радивилу,

немедленно двинуться в Украину и овладеть „козацким гнездомъ®, Киевом, а с своей

стороны обещал ему поспешить под Збараж и занимать бунтовщика увеличенными

силами.

Казалось бы, надлежало немедленно объявить посполитое рушение; но король

третьей оповесткой отсрочил его на 11 августе и потребовал к себе немедленно

посполитаков только трех воеводств: Русского, Бельзского и Люблинского,' потребовал

русских, но не польских землевладельцев.

*) От сказанного до сделанного большое расстояние.

32

.

17

июля, в то время когда в густой утренней мгле козаки рубили частокол и

едва не овладели Збаражем, двинулся король из Люблина, предоставив главное

начальство над войском канцлеру Оссолиискому, причем возвел его, к огорчению

военных людей, в звание генералиссимуса; что опять говорит изучающему историю—

или о крайней глупости Яна Казимира, или о чем-то похуже.

21 июля после того, как проливной дождь, вместе с бурею, „как бы чудомъ", спас

осажденных от гибели, остановился король под Замостьем. Никакой вести не

приходило к нему из-под Збаража. Разосланных шпионов нельзя было заставить

никакими наградами дойти до самого Збаража. Характерний Хмель очертил себя

громадным кругом, и на всем его пространстве сделал Волынь для короля немою, как

были немы для Николая Потоцкого Дикия Поля.

Про королевский поход один из приближенных к королю писал к министру двора,

Казановскому, что денег на регимент королевской гвардии, на Немцев поморского

воеводы, Бейера, и на фурманов „не даютъ"; что в переходахъ—неурядица: „смех и

только"!... и, наконец, что шляхта, прибывшая в Замостье, метит отчасти уйти к Висле

(drudzy si§ ku Wisle maja). Были и такие, которые представляли короля бдительным и

деятельным вождем, не щадившим себя в походе; но эти хвалы уничтожаются их же

похвалою, что он отправляет не только королевские обязанности (munia), но и

гетманские: отсюда-то и выходил „только смехъ".

Войска все еще было не больше 7.000, с тремя жалкими пушками. Пришло

известие, что вместе с Хмельницким воюет и хан; но этому не вполне верили. Все-таки

убедили короля потребовать к себе посполитаков немедленно. Но посполитаки

замедляли королевский поход поджиданием замешкавшихся дома, а те, в свою очередь,

„спешили медленно", полагая, что дело кончится одними сборами.

Вести продолжали приходить к медлительному войску, но не согласовались между

собой. одни говорили, что Вишневецкий сделал вылазку и положил трупом 40.000

Козаков; другие, что хан прибыл к ним с 20.000 Татар. Наконец, и привезенный в

Сокаиь шляхтич, очевидец трех приступов под Збаражем, не мог сказать ничего

верного ни о хане, ни о числе Татар. В тот же день привели двух Ногайцев, но они

оказались крайне глупыми и могли только сказать, что вся Орда воюет вместе с

Хмельницким.

.

ЗБ

Черев несколько дней, когда король стоял под Сокалем, привели лучших языков,

которые показали, что хан под Збаражем, что козаки подкапываются под обоз и

прикопались так близко, что с вала на вал долетел бы брошенный камень.

На основании этих вестей, король созвал тайный военный совет в сокальском

монастыре Бернардинов, для решения вопроса: дождаться ли здесь посполитого

рушения, или идти далее? Все были того мнения, что идти на выручку с

малочисленным войском крайне опасно; но король постановилъ—идти: не верил он,

чтоб у Хмельницкого было много Татар, так как не видать нигде загонов; а канцлер-

генералиссимус пророчил, что один слух о прибытии короля поразит бунтовщиков, и

русские города вышлют к нему посланцов с покорностью. Из Литвы доносили, как о

факте верном, что князь Радивил идет с литовским войском к Киеву, и уже спустил по

Днепру байдаками пехоту. Известия, добы* ваемые от пленников, становились все

благоприятнее. Хотя некоторые уверяли, что хан со всеми ордами находится под

Збаражем, но им не верили: всем хотелось верить, что Татары вернулись помогать

султану, а Хмель будет просить о помиловании. На беду, привели еще козака, который

показал, что у Хмельницкого войска немного, и что все козаки в тревоге от слухов о

походе Радивила. Король и его генералиссимус торжествовали, превзойдя один другого

в понимании дела.

. Так уходил день за днем. Вести становились все многочисленнее и между собой

несогласнее. Король продолжал медлительный поход; но все подумывали: не лучше ли

было бы вернуться на свои следы?

Хмельницкий держал козацкия и татарские орды точно как бы в блокаде; отпускал

Татарам корм из собственного табора, а тем чатам, которыми себя окружил, как цепью,

ие дозволил никаких сношений с главным своим войском и табором под Збаражем.

Немало помогала ему в его замысле и ненависть местных мужиков к жолнерам. Мало

того, что нельзя было добыть у них никакого известия, они окружали королевское

войско постоянным предательством. Привозя съестные припасы в лагерь, мужики

разведывали обо всем, чтб можно было узнать, и тотчас уведомляли Козаков. В случае

подозрения и улики в шпионстве, они терпели всякия муки, но Ляхам правды не

открывали. Волынская почва была подготовлена для Хмельнитчины Косинщиной и

Наливайгциной, такъ

5

т. ш.

34

.

точно как украинская-Жмайловщиной, Тарасовщиной и Павлюковщиной.

Наконец, под Топоровым явился в королевских палатках попрошайка, худой, до

крайности изнуренный, и подал письма от полководцев из-под Збаража. Это был

отважный панцирный товарищ, Ян Скршетуский, посланный Фирлеем к королю.

Переправясь ночью через озеро, залегал он в камыше, ползал в зарослях, бродил

мановцйми, тонул в болотах, и таким образом ускользнул от соглядатаев

Хмельницкого.

Осажденные писали, что уже обороняются в городе и замке, питаются конским