ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3) - Пантелеймон Кулиш

помогая в работе рядовым жолнерам, пахолкам и сидевшим в Збараже мужикам. С

рассветом следующего дня был у них кончен окоп, надежнейший прежнего. Они

стеснили свой лагерь почти на целую треть против первоначального расположения: ту

часть недоконченных валов на левом крыле, на которую всего сильнее напирали

козаки, оставили, а новый окоп насыпали поближе к линии восточного озера.

Хмельницкий не отважился на повторение вчерашнего приступа, боясь уронить себя

окончательно во мнении Татар, которые многолюдством своим и страхом имени своего

сделали его Желтоводским, Корсунским и Пилявецким победителем. Его должна была

смущать весть о том, что его приятель Кричевский пал в Белоруссии от полученной в

груд раны, а предводимое им войско погибло. Блокада была более верным и менее

рискованным делом. Хмельницкий начал делать к ней приготовления чрезвычайные.

Прежде всего запер он панское становище и все проходы, которыми осажденные

могли бы отступить, или доставлять ночью корм для лошадей. С этою целью занял он

дорогу к Жалощицам и Вишневцу, а также села Базаринцы, Залужье и Старый Збараж.

Потом построил 16 громадных машин, называвшихся гуляй-городинами, иначе

гишурмами, на подобие подвижных замков, на катках и колесах. Между них двигались

готовые мосты для перехода рва, длинные лестницы и другие снаряды для приступа.

Напротив панских окопов козаки рыли поперечные рвы и прикрывали их землею, так

чтоб оттуда можно было стрелять и делать подкопы. Этим способом придвигались они

всё ближе и ближе к панскому лагерю, прикрываясь шанцами и защищая пальбою с

них дальнейшую свою работу; наконец так близко подступили к панскому редуту, что

могли слышать голоса осажденных.

Во время таких приготовлений не переставал Хмельницкий штурмовать

осажденных ни днем, ни ночью. Но Татары вовсе не.-

*

17

рестали наступать и превратились в зрителей борьбы неболыпого войска с

подавляющею массою. И было на чтб смотреть. По словам пилявецких победителей, в

збаражских окопах сидели Тхоржевские да Заиончковские; на деле же Татары видели

тех Замойстах, Жовковских, Ходковичей, Хмелецких и Конецполъских, которые были

памятны их отцам и им самим.

Хан Ислам-Гирей начал подумывать о выборе между воюющих сторон, и прислал с

этой целью своего маршала, СеферКазы, к Вишневецкому. Они съехались в поле для

переговоров. Вишневецкий уверял Татар, что козаки, опершись на их помощь, отплатят

за нее предательством. Татары предлагали ему мир, но князь отверг унизительные

условия мира (marszalek haiiski perswadowal pacem, ale toby bylo nam infame).

Между тем Хмельницкий вел безуспешно подкопы под город, раскапывал гребли и

пытался отпять у панов воду; а когда это не удалось, начал раскапывать гребельки

вверху, чтобы затопить панский лагерь. Но козаки были такие же плохие гидравлики,

как и пушкары, Свое бессилие подкрепляли они криком (krzykiem sila nadrabiali).

14 (4) июля козаиикие полковники штурмовали стоянки Вишневецкого. 16 (6)-го

ночью был такой сильный приступ, что Небаба и Гладкий потеряли, как записано в

дневнике, 3.000 народу. „Едваедва не овладели козаки городом (о maly wlos nie inieli

miasia)“, писал автор дневника: „тогда бы отняли у нас и город, и воду*. 17 (7 го)

подошел к городу отряд полковника Федоренка. Пользуясь утреннею мглою, перешел

он вал и уже начал рубить частокол, как поднялась в стану и в городе тревога. На звон

колоколов и гром пушек, двинулись отовсюду козаки к Збаражу. Но мужественный

полковник Корф, предводитель рейтар, отразил нападение.

После этого паны решили — насыпать новые валы поближе к городу. Мещане и

мужики работали день и ночь. Военные люди помогали им ночью, а днем отражали

приступы. В течение двух дней внутри лагеря появились высокие валы.

18

(8) июля козаки, по словам дневника, сделались ласковее (laskawszemi sio

stawili): не очень сильно наступали, только осыпали князя Вишневецкого бранью и

угрозами (tylko mu lajali а grozili).

19

(9) июля козаки целый день стреляли из шанца, устроенного ими в

прежних стоянках Фирлея, а ночью двинулись на приступ. Гуляй-городины пришли в

движение; козаки лезли на валы слепо. На стоянки Вишневецкого напирали так

бешено, что неко-

т. ш.

8

18

.

торые региментари опять совещались о бегстве в замок; но Вишневецкий не

согласился на это ни под каким видом. Вдруг полился такой сильный дождь и

сделалась такая буря, что козаки были принуждены отступить. Вода залила шанцы,

лилась ручьями в прикрытые землею рвы, в апроши, и скоро смешала все в одну

страшную лужу. Козаки с трудом увезли свои гарматы и аммуницию, а гуляй-городины

остались посреди пустого пространства, затопленного местами на 5 шагов глубины.

Козаки могли оставить при своих машинах только небольшое прикрытие. Для

Вишневецкого это прикрытие было препятствием ничтожным. Он выбрал 500

жолнеров, послал их с зажигательными снарядами под гуляй-городипн и сам стоял с

обнаженною саблею, а к региментарям послал наказ, „чтобы не думали о бегстве в

городъ". Захваченные врасплох сторожа штурмов были вырезаны, и машины

Хмельницкого запылали, не смотря на продолжавшийся дождь. Конные козаки

„погнали" пеших на оборону штурмов, но все усилия погасить огонь были напрасны.

Целость лагеря в этот опасный день жолнеры приписывали, вопервых,

вмешательству Pana Boga в дела ортодоксальных его поклонников, а вовторыхъ—

мужеству князя Вишневецкого, который делался у них героем легендарным.

Утром стали паны переходить в уменьшенное становище. Хмельницкий тотчас же

занял оставленные окопы, и в наступивший вечер 20 (10) июля сделал к свежим валам

приступ, который продолжался до поздней ночи. Темнота прекратила нападение.

Светом осажденные увидели себя окруженными со всех сторон высоким валом, а

пальба не позволяла им показываться на своем валу. В следующее утро увидели они

другой вал, еще ближе к лагерю. Татары густо стреляли из луков, а козаки засыпали

панский обоз пулями, точно градом. Наконец Хмельницкий окружил панов и третьим

валом, поделал кругом высокие шанцы и стал подкапываться апрошами к самому

редуту своего непобедимого неприятеля. Осажденные защищались киями, каменьем,

пращами и чем ни попало: они щадили порох для того, чтобы пасть не иначе, как с

оружием в руках. Когда же начался огненный бой, хоругви в дыму едва различали

своих, и жолнерам, в жару завзятости, казалось, что пули отскакивают от них чудесным

способом (nic ио bylo wzisc ро boku, ро ibu, а nazad cudownym sposobem odlatywaiy kule

bez szkody naszycb). Из пилявецких трусов вдохновительный Вайдич поделал Козаков-

характериков, которых „не бра-

19

ла пула*. Еслибы в нашу малорусскую семью не вползли из-за спины приятелей

Ляхов ксендзы, теперь бы два талантливые Русича вели наши силы против общего

неприятеля, а не оа,ну против другой, и никто из них не носил бы на своем челе печати

братоубийцы.

В течение десяти дней ежедневно и почти ежечасно происходили козацкие

приступы. Но чем сильнее напирали козаки, тем ближе представлялась панскому

войску выручка. „Козаки потому так бешено рвутся в окопы* (говорил жолнерам

Вишневецкий), „что приближается король. Еще немного твердости,—и мы помстимся

над свирепыми врагами*. Так вызывал он в своих соратниках одно чувство за другим,

точно бойцов, сменяемых для отдыха. И дороже славы, заманчивее богатой добычи,

сладостнее свидания с родными, желаннее всего на свете—представлялось

измученному войску чувство возмездия. Богиня Немезида, дочь Ночи, затмевала здесь

бога Марса, сына блистающего молниями Зевса и светозарной Геры. Она была

божеством справедливости, как понимает справедливость воин. Но истощение

физических и нравственных сил доходило у жолнеров до крайности, зловещей

предшественницы апатии, которая погубила войско великого Жовковского в самом

горестном и самом славном его походе.

Чтобы сколько-нибудь оправиться и сделать новые укрепления, паны постановили

войти с Хмельницким и с ханом в переговоры.

С козацкой стороны также чувствовалась надобность в передохе. По известию

осадного дневника, весьма вероятному, у Козаков под Збаражем погибло тысяч 50

народу. Хотя козаки беспощадно гоняли окозаченных мужиков на приступы, но

собственные утраты их болели, как и собственные раны. Передох был им нужен и для

того, чтобы потом принести тем более щедрую жертву воинской богине

справедливости, которой они поклонялись одинаково с панами.