Парящие над океаном - Вадим Чирков

И все-таки почему целый город? — повторю я вопрос. (Учтите, я сегодня мыслю по-государственному). Смеху нужны угодья. Смеху, чтобы он мог кормить, как фермер хлебом или кукурузой все государство, нужна площадь пошире. Асфальтовые угодья, если хотите, ибо смех — порождение городов. Фермер выращивает хлеб и кукурузу, он смотрит на небо, то моля его о дожде, то кляня за затяжные дожди, и ему не до смеха. А на асфальте смех вырастает в любую погоду. Смех — это цветы асфальтов. И это отнюдь не анекдоты, как могут где-нибудь подумать, это образ мышления.

Над Одессой как-то разразилась пыльная буря, метеорологи объясняли, что ее принесло аж из Африки. Мол, такой случился кошмарный циклон. Рыжая мелкая пыль лежала на мостовых, на тротуарах, на подоконниках, на лотках, на фруктах, которые вынесли продавать, а небо было бурое, как медведь. Такое событие в Одессе не могло обойтись без шутки. Но как можно пошутить насчет пыли? Просто рыжей пыли?

Ее нужно было с чем-то увязать, в этом соль.

В те времена города Советского Союза соревновались друг с другом, это был знак времени. Города состязались в производительности труда, по числу новостроек, новоселов, по рождаемости, по количеству прочитанных книг, по чистоте… Когда на Одессу просыпалась рыжая пыль, она как раз соревновалось со Львовом по последнему пункту. На большинстве стен, на каждом углу висели призывные плакаты, где похожий на красногвардейца строгий гражданин тыкал пальцем в прохожего и спрашивал: "Что ты сделал, чтобы победить Львов в борьбе за чистоту города?"

В те же дни по городу понеслась шутка.

— "Сёма (предположим), ты не знаешь, откуда в Одессу принесло эту жуткую пыльную бурю?

Сеня пожимал плечами:

— Наверно, во Львове устроили воскресник!"

Уж не знаю, как шутил Львов в наш адрес и вообще шутил ли он. Если кто-то из наших читателей (я знаю, что вы расставляете в моих байках запятые и публикуете их) из Львова, пусть он расскажет, как острил этот город

И еще я на ту же тему. Город, в котором поселился Смех, он как бы несет службу. На нем лежит, так сказать, обязанность смеяться. Может быть, ему в какой-то момент и не хочется это делать, но он все равно вырабатывает шутку.

Троллейбус номер 1 проезжал по Пушкинской улице мимо филармонии. На афишной тумбе перед ней был наклеен огромный плакат. Кто-то из пассажиров, глянув на него, сказал приятелю:

— "Смотри, в Одессе будет разыгрываться денежно-вещевая лотерея!

— А! — был невеселый ответ. — Опять кого-нибудь посадят!"

Я иногда думаю — почему именно Одесса взяла на себя в далекие времена эту нелегкую роль? Как это произошло? С чего и когда начала она смеяться — да так и не может никак остановиться? Интересно бы узнать…

Так что в конечном счете я хотел сказать, когда надел новые подтяжки? Какая государственная мысль осенила мою голову, когда я смотрелся в зеркало? О чем бы я спросил президента или другого высокого чиновника, если б я его интервьюировал сразу после этой процедуры?

Конечно, я пришел бы к Чиновнику с вопросом мирового значения. Вроде того, что… "Не думаете ли вы, что некоторые страны похожи на осиное гнездо, и прежде чем совать туда руку, нужно посоветоваться с энтомологами? C каким-нибудь осоведом…"

И еще один вопрос у меня оформился. Геев в Америке приветствуют как желанных гостей, принимают их на ура и забрасывают цветами, словно они несут обществу долгожданную свободу. Свободу от каких-то непосильных тягот? Интересно, от каких именно?

И что думают о них женщины? О том, что их все больше и они уже не поворачивают глаз в сторону прекрасного пола?

Вообще говоря, если американские (кто же еще!) ученые и врачи сделают так, что педики будут беременеть друг от дружки, тогда, конечно, многие проблемы решатся сами собой. Мир тогда не вымрет, и американское общество будет спасено…

А между делом, в порядке разрядки обстановки, я спросил бы у Чиновника, как бы от лица слушателей канала: "В некоторых европейских странах существуют целые города остряков. Как вы считаете, не пора ли нам и той же Великобритании последовать их примеру?" Многие читатели газет, слушатели радио и вообще люди, следящие за политикой, считают что пора.

Потому что смех (тоже вроде от лица слушателей) — обратная сторона любого мероприятия. Одна, скажем, граней любого предприятия, и о ее существовании нужно всегда помнить. Постараться не пропустить ее, ощупывая предмет, чтобы не попасть потом впросак…

Смех, я бы еще сказал, существует не только ради сотрясения живота или чтобы показать новые зубы. Он может даже спасти от смерти. Во время Великой Французской революции одного священника толпа тащила, чтобы повесить на фонаре. Приговоренный нашелся за минуту до казни. Он спросил у беснующихся палачей: "Вы думаете, на улице станет светлее, если вы меня здесь повесите?". Толпа расхохоталась и разбежалась.

Чтобы это сказать, надо было хорошо знать силу смеха.

Смех может даже отменить военную бойню.

В той же Франции генерал инспектировал армию, которая готовилась идти в наступление. Солдаты были раздеты, разуты, плохо вооружены.

— "Не знаю, как на неприятеля, — написал в докладе командующему инспектор, — но на меня эта армия навеяла ужас".

Наступление было отменено.

А что вы скажете про то, как назвали Горбачева после объявления им антиалкогольной компании? Его прозвали "Минеральным секретарем"…

— Дядя Миша, — перебил я рассказчика, — а КВН? Эти ребята очень похожи на ту Службу Смеха, о которой вы говорите. И выступают как раз от городов, а сейчас даже от стран.

— Не скажите. Это всего лишь мелкие хохмачи. К тому же они слишком суетливы, крикливы, еще и поют, много кривляются. К ним у широкой публики нет доверия, — эту фразу старик подчеркнул. — Службу Смеха, — добавил мой лукавый собеседник, — должны представлять люди примерно моего возраста. И все в новых подтяжках. Тогда у них будет государственное мышление.

Но лучше все-таки, если это будет целый город. Как вы думаете, какой из городов Соединенных Штатов подойдет на эту роль? Может быть, объявить конкурс?

МЕССИЯ ИЗ-ПОД ЗЕМЛИ

— Надо спешить! — объявил дядя Миша, чуть я присел к нему на скамейку. — Спешить, спешить!

— Куда? — удивился я.

— Куда именно, я вам точно не скажу. Только — с кем наперегонки.

— С кем же?

— Со склерозом. Он наступает, как Гудериан.

— Что-то случилось с вами, дядя Миша?

— Конечно. Если б не случилось, разве б я поднял такой гвалт в хороший день?..

— Я сидел здесь, — начинает потихоньку раскручиваться дядя Миша, — и думал: вот вы придете и я вам расскажу… Но что, я уже забыл. Склероз! Осталось только начало.

— Ну хоть начало, дядя Миша! Может, по ходу дела вспомните.

— Я скажу начало. Я хотел спросить у вас для затравки, не знаете ли вы, почему среди женщин совсем нет философов, зато террористок сколько угодно? А на потом у меня была какая-то история, но склероз вас опередил. Ее уже нет, и никто в мире вам ее не расскажет. Она провалилась. Куда? Знающие люди говорят: в тартарары. Жалко. Про иную подумаешь: без нее всем будет плохо.

Но я имею для вас еще кое-что. Оно не из того, что забывается.

— Слушаю, дядя Миша.

— Чтобы и это не забыть, я его повторял, как школьник "Буря мглою небо кроет…"

Все чем-то делятся, я повторял, все чем-то делятся… Больные — болезнями, здоровые — здоровьем. Кто богатый, иногда сбрасывает излишки тому, у кого он не брал. Бедный — трясет лохмотьями и делится ветром. Кто имеет смех — тому нужен зал. Или хотя бы человек, который улыбнется, а не скажет угу.

А у меня сегодня много ностальгии…

— Хотите поделиться?

— Зачем? Это грустно. И у каждого она своя, как зубная боль. Я поделюсь с вами одесским двориком — когда-то его хватало на всю страну. Ностальгия привела меня в туда за руку, как мама ведет ребенка в детский сад.

Ну, поехали. Соседи — я говорю вам, и знаю, что говорю — это половина жизни. У кого есть деньги, тот покупает дом и с соседом встречается только на улице. А миллионеры, сколько я уже знаю, вообще строят усадьбы в горах и заводят ружье, чтобы направить на того, кому вздумается вдруг "заглянуть на огонек"…

Дядя Миша одновременным движением поднял плечо, а к плечу наклонил голову и какое-то время, две-три секунды, побыл в этой позе. На языке жестов она означала примерно вот что: "Я знаю… Они живут не так, как мы. Они это могут делать — они это делают. Я не могу…"

— Когда я был совсем еще молодым, то есть когда мне было только под 60, в нашем дворе жил один старик. Его звали Марк Иосифович, или дядей Марком, или дядей Мариком, но чаще всего — дядя Моря. Он откликался на каждое имя, ему это было безразлично — лишь бы, как тогда говорили, не было войны.

Но войну он как раз имел, и каждый день. Он имел войну с соседями. Или они с ним. Ну, может, так ему казалось: что на него все ополчились и хотят сжить со света.