Падди Кларк в школе и дома - Родди Дойл

— Я прокажённый!

— Я прокажённый! Буль-буль-буль!

— Буль-буль-буль, прокажённые!

— Буль-буль-буль, проказа!

— Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя Твое…

— Буль-буль-буль!

— Заткнитесь на секунду, дети мои.

— Буль-буль-буль.

Потом прокажённые разошлись по домам обедать, по дороге идиотски булькая.

— Я прокажённый! Буль-буль-буль!

— А у меня призвание! — сообщил я мамане на всякий случай: вдруг миссис Маккарти зайдёт за близнецами или миссис Хенкок.

Маманя одновременно варила обед и не пускала Кэтрин залезать на ящик под раковиной. В ящике хранились моющее средство и щётки.

— Что-что, сыночек?

— Призван я, — повторил я.

Маманя взяла Кэтрин на ручки.

— Кто тебя позвал, куда? — озабоченно спросила она. Такого вопроса я не ожидал, но продолжал настаивать:

— Нет, хочу стать миссионером.

— Молодец, умница, — похвалила маманя, но как-то неправильно похвалила. Я хотел, чтобы она рыдала, а папаня пожал мне руку. Я и ему рассказал про призвание, когда он пришёл с работы.

— У меня, пап, призвание.

— Нет у тебя никакого призвания, — скривился папаня. — Мал ты ещё.

— Нет, есть, ещё какое, — настаивал я, — Господь говорил со мной.

Тут дело пошло не на лад. Папаня вместо того, чтобы пожать мне руку, накинулся на маманю:

— Что я тебе говорил! А ты поощряешь, потакаешь идиотству этому, — сказал он сердитым голосом.

— Ничему я не потакаю, — обиделась маманя.

— А я говорю, потакаешь! Потакаешь!

Маманя, похоже, на что-то решилась, но на что?

— Потакаешь ты! — взревел папаня.

Мама пошла в кухню, даже побежала, на ходу развязывая фартук. Папаня пошёл за ней с таким видом, как будто его поймали на горячем. И я остался один, не понимая, что произошло, и как теперь быть.

Потом родители вернулись и ничего мне не сказали.

Улитки и слизни — брюхоногие; они ходят животом. Я насыпал соли на слизня и глазел, как он мучается, как издыхает. Потом поддел слизня совком и устроил ему достойные похороны. Футбол правильно называется «европейский футбол», в отличие от футбола американского, напоминающего регби. В европейский футбол играют круглым мячом на прямоугольном поле, двумя командами по одиннадцать игроков в каждой. Цель игры — забить гол, т. е. поместить мяч в ворота противника. Ворота ограничены двумя вертикальными столбами и перекладиной, их соединяющей. Я заучил правила наизусть, просто потому, что они мне нравились. А нравились потому, что казались совсем не похожими на правила, звучали смешно, почти издевательски. Самый большой зафиксированный разрыв в счёте: 36:0 в игре «Арброута» против «Бонаккорда». Больше всего голов за один матч забил Джо Пейн в 1936 году, играя за команду «Лутон».

Последний из апачских повстанцев — Джеронимо.

Я поднял мяч кверху. Мы играли в Барритаунской Роще, потому что там были хорошие высокие поребрики, и мяч не убегал. Мяч, кстати, был лопнутый.

— Цель игры, — торжественно произнёс я, — забить гол, т. е. поместить мяч в ворота противника, которые… которые ограничены двумя вертикальными столбами и перекладиной, их соединяющей.

Все загоготали.

— Повторите, пожалуйста, профессор.

Я повторил, притом с джентльменским выговором, и все загоготали ещё громче.

— Дже-ро-ни-мо!

Последний из апачских повстанцев — Джеронимо. Последний из бунтовщиков.

— Вы, мистер Кларк, — бунтовщик.

Прежде чем быть, Хеннесси, бывало, обзывал нас бунтовщиками.

— Кто вы?

— Бунтовщик, сэр.

— Совершенно верно.

— Бунтовщик!

— Бунтовщик-бунтовщик-бунтовщик!

У меня была фотография Джеронимо. Апач стоял на одном колене, опираясь локтем о другое. В руках его была винтовка, на шее платок, а рубашка — в горошек. Я и не замечал, что рубашка в горошек, пока не повесил фотографию на стенку. На правом запястье Джеронимо носил браслетку, будто бы часы. Наверное, ограбил кого-нибудь. Отрезал руку и снял часы. Ружьё было точно самодельное. Больше всего мне нравилось лицо Джеронимо. Он смотрел прямо в камеру даже сквозь неё. Совсем не боялся. Похоже, не верил, как другие индейцы, что фотография крадёт душу. Чёрные волосы, расчёсанные на пробор, падали прямо на плечи. Ни перьев, ни прочей дребедени. Лицом он был старик, а так — молодой.

— Пап?

— Чего?

— Тебе сколько лет?

— Тридцать три.

— А Джеронимо было сорок четыре.

— Да что ты? Так всю жизнь и было сорок четыре?

Естественно, ему было сорок четыре, когда фотографировали. А казался много старше, гневный и грустный. Рот скобкой книзу, как печальная мультипликационная рожица. Глаза влажные, чёрные. Нос крупный. Интересно, почему он такой грустный. Наверное, предчувствует злую судьбу. Нога Джеронимо на фотографии казалась гладенькой, как у девочки: ни волосинки, ни желвака. Он был обут в ботинки. Вокруг рос кустарник. Я прикрыл пальцем длинные волосы апача, и он сделался похож на старуху. На древнюю печальную старуху. Тогда я убрал пальцы, и Джеронимо превратился обратно в Джеронимо. Фотография была чёрно-белая, так что я сто лет раскрашивал в синий цвет рубаху бунтовщика.

Я нашёл в книге новую картинку: Джеронимо со своими воинами в огромном поле. Джеронимо стоял посередине, в куртке, с полосатым платком на шее. Он снова казался одновременно стариком и парнем. Плечи старые, а ноги молодые.

Фотографии в этих книжках совсем не походили на киношных индейцев. Индейцы сиу из рода Змей на военной тропе. Главный парень на картинке носил потешную причёску: сзади хвостик, а всё остальное выбрито налысо, и голая голова сияет как яблоко. Он ехал на лошади как-то боком, сполз на одну сторону, чтобы вражеская стрела не догнала. Лошадь, заметно испуганная, косила на всадника глазом. Как я любил эту картину! Была ещё одна неплохая — индеец убивает бизона. Бизон подсунул голову под конское брюхо. Убивать бизона нужно очень быстро, а то он собьёт лошадь с ног и затопчет наездника. То, как индеец держался на лошади, его прямая спина, простёртая рука, готовое ударить копьё — убеждало, что победа за ним. Как бы то ни было, подпись под картинкой гласила: «Последний бизон». Остальные индейцы с краю картины мчались в погоне за целым стадом бизонов. Поле было усеяно бизоньими черепами, и мёртвые бизоны лежали на траве, как меховые горы. Увы, книжка была библиотечная, картинку не вырежешь, на стену не повесишь. Я ходил с папаней в Бэлдойл, записываться в библиотеку. Там один зал был для взрослых, другой для детей.

Папаня постоянно совался и мешался. Сам сдаст книги, бегом в детский зал и ну выбирать мне книги. Вытащит книжку и обратно ставит, вытащит и обратно ставит, причём криво. Никогда ровно не поставит, непременно криво.

— Вот эту я читал в твоём возрасте.

Знать не желаю, что он там читал в моём возрасте.

Разрешалось брать только две книги. Папаня разглядывал обложки.

— Индейцы Северной Америки.

Выдернул закладку, запихал в мою библиотечную карточку. Вот вечно он так. И стал разглядывать вторую книжицу.

— «Дэниел Бун, герой». Молодец, хороший мальчик.

Я читал в машине. Меня не тошнит читать в машине, даже когда я опускаю голову. Дэниел Бун — один из величайших первопроходцев Северной Америки. Но, как и большинство первопроходцев, он не очень был сведущ в правописании. Вот что Дэниел вырезал на дереве, после того, как удачно поохотился на медведя:

Здесь был Д Бун убил Мидведя в годе 1773

Писал он хуже, чем я, даже хуже, чем Синдбад. Чтоб я да сделал ошибку в слове «медведь»! И вообще — взрослый дядька, а царапает на деревьях, как мальчишка.

— Старый Бун был охотник,Был славный охотникИ рыбак на блесну,Но полез от медведя,Под кустом его встретя,Высоко на сосну!

На картинке Дэниел Бун был кретин кретином. С топором в руках герой спасал жену и сына от нападения дикого индейца. У дикого индейца были жесткие чёрные космы и какая-то розовая занавеска на бёдрах, а больше ничего. Он смотрел на Дэниела Буна, выворачивавшего ему руки, с непередаваемым ужасом. Ростом индеец не дотягивал Буну до плеча. На Дэниеле Буне была зелёная куртка с белым воротником и какой-то бахромой на рукавах, а ещё меховая шапка с красным помпоном. Из-за шапки первопроходец смахивал на продавщицу из кондитерской лавки в Рахени. Собака явно лаяла, а жене Буна явно надоел этот лай донельзя. Она была в открытом платье и с длинной, аж до самой попы, черной косой. У собаки был ошейник с выгравированной кличкой. В дремучем лесу. По телевизору Дэниел Бун тоже мне не нравился. Чересчур уж милашка.

— Фесс Паркер, — прочёл папаня имя автора, — Ничего себе окрестили. Фесс[10].

Мне нравились индейцы, нравилось индейское оружие. Я сам смастерил апачскую палицу: положил в носок мраморный шарик, гвоздём прибил носок к палке и сверху воткнул пёрышко. Оно забавно жужжало, когда я вращал палицу, но довольно скоро выпало. Я лупил палицей стену; откололся немаленький кусок штукатурки. Забыл выкинуть носок, оставшийся без пары. Маманя нашла его и сказала: