Шмель - Александр Михайлович Коротков

в помойку драгоценные секунды и минуты своей жизни только из-за того, что какой-нибудь безмозглый алкаш может не принять во внимание свет надвигающихся фар, или пустая девушка с ярким макияжем закроет глаза, заслушиваясь популярной музыкой в танце за рулем и не заметит мать с двенадцатью детьми, переходящую дорогу на удачу?! Возможно, лучше было бы подогнать всех подобных ошибок эволюции к обрыву и скомандовать шагнуть на счет три, избавив себя и множество других от страданий, связанных с присутствием этих тупиц. Единственным оправданием большинства систем безопасности может быть вопиющая несправедливость: из-за действий большинства убогих мыслителей могут пострадать вполне полезные и развитые люди. Так в какой же момент времени мы решили дать природе отпуск и решать самим, за нее, кто способен отвечать за себя и контролировать свои действия?! Мы сами обрекли себя на муки, позволив один раз неполноценному днк проскользнуть в нормальный, и теперь дефектные клетки повсюду. Мир не способен избавиться от них обычными методами, потому что мы не только дали им проникнуть к нам, но и всячески обезопасили их от возможных неприятностей. Мир подумал и сказал: «ну хорошо, я выжгу эту саранчу огнем дорожного движения». Но мы подумали и создали суперкрепкие материалы, корпуса, дополнительные рамы прочности, ремни, подушки и шторки безопасности, световые приборы, сигнализирующие о том, что мы едем, стоим, поворачиваем, разворачиваемся, открываем дверь и багажник. Где же интерес в поездках теперь, когда все возможные опасности учтены, и ты, даже если ты самый отъявленный кретин, въехавший в двери заправки с пистолетом от колонки в бензобаке, останешься цел и невредим?!

О, сколько же личностей я повидал. Вам и не снилось. Тысячи разношерстных людей садились в мой автомобиль, ехали со мной, вяло поддерживали беседу, с интересом общались или не затыкались вовсе. Все разные, и каждый со своим набором неврозов, страхов и глупостей.

Поздним вечером на дороге голосует мужчина, лет 40-45. Я останавливаюсь рядом, он открывает дверь

– До удельной, 150.

Я соглашаюсь. Я всегда соглашался. Он плюхается в авто, не пристегивает ремень. Тут важно заметить, что он пьян, не в стельку, но все-таки.

– Пристегнитесь пожалуйста, – прошу я.

– Меня не оштрафуют – отвечает он, глядя мне в глаза и улыбаясь.

– Зато меня могут, – парирую я.

– Там по пути ни одного патруля не будет, – уверяет он.

– Откуда вы знаете?

– А я много чего знаю. Вон видишь того мужика, – он указывает пальцем на какого-то алкаша, плетущегося вдоль дороги. Он живет на комендантском 35, квартира 147. Сейчас идет к другу на Авиаконструкторов 68.

– Ваш знакомый? – спрашиваю я.

– А вот эту барышню видишь? – игнорирует мужчина мой вопрос – она живет на Энергетиков, сюда приехала к сестре. Я все знаю.

– Откуда же?

– Секретно, тебе знать не положено, – серьезно ответил он, но сразу расплылся в пьяной улыбке и уставился в окно.

– И много чего вы знаете?

– Много, побольше тебя.

– А доллар вырастет или упадет?

– Конечно упадет, ты что, дурак?

Дальше ехали молча, только изредка мужчина хмельно вздыхал. Я чувствовал, как беспорядочно он машет ресницами, как всегда это бывает у пьяных. На удельной я высадил его, он сунул мне сто семьдесят рублей, сказав при этом:

– спасибо, хорошо довез.

Доллар тогда вырос.

На другой день, я подвозил кого-то в район Коммуны. Надоело сидеть в машине, ноги затекли, я вышел. Стою на улице и вижу ужасную картину: с рекламного щита на меня смотрит девушка и вроде-бы улыбается, уголки рта растянуты в разные стороны, щеки, похоже, даже приподняты, но глаза стеклянные. То есть, рот улыбается, а глаза не улыбаются. Смотрят не на тебя, а сквозь тебя в какую-то бесконечную пустоту. Еще ветер намазывает на меня дождь ровным и тонким слоем. Свет в этом промышленном районе какой-то приглушенный, небо – одно сплошное и ровное облако без темных и светлых пятен. На улице лето, по идее, должны бросаться в глаза хоть какие-то краски: зеленые деревья, желтые одуванчики или, на крайний случай, яркие наряды. Но нет. В этом углу город монохромен и постоянен. И с плаката мертвецки лыбится незнакомая женщина. Чего она хочет, что ей понравилось, что развеселило или наоборот, заставило задуматься о серьезном в минуту радости?!

Мимо щита проходит пожилая женщина. У нее нет зонта, обе руки заняты тяжелыми сумками, в одной из них, вроде бы, пустые, стеклянные бутылки. На плечах косо висит старый, выцветший и изрядно потертый плащик. На голове мокнет, по всей видимости, собственноручно связанная панамка. Ноги у нее кривые, напоминают подкову. Они, похоже, еще больше изгибаются под тяжестью ее ноши. На них надеты старые потоптанные башмачки коричневого цвета, и походка целиком говорит об усталости женщины и ее безразличной небрежности. Так она идет дальше, мимо серых бетонных стен какого-то завода, пропитанных пасмурными буднями, а за ними медленно ездит из стороны в сторону желтый, поржавевший подъемный кран, перетаскивая их серых, бетонных собратьев.

Я с детства слышал одну и ту же фразу от разных людей: «все к лучшему» или другие ее формы, подразумевающие, что, что бы ни происходило в жизни, человек будет непременно доволен итогом, тем как все сложилось. «Все к лучшему» повторял и я, когда ничего кроме этой фразы не приходило больше мне в голову. Я говорил это всю жизнь, и сейчас понял, как сильно был неправ. Вы можете спорить со мной, но у этой старой женщины все явно сложилось не «к лучшему». Где-то на жизненном пути тропинка «к лучшему» вильнула в сторону, прошла мимо «лучшего» и затерялась между стеклянных пивных бутылок на этой серой улице.

Опять же вечером я замечаю на остановке женщину, лет пятидесяти, которая поднимает руку, когда я приближаюсь. Я останавливаюсь. Она открывает дверь, спрашивает: «до озерков довезете?». Я киваю, она садится внутрь, мгновенно наполняя воздух в машине едким и кислым запахом перегара. Я приоткрываю свое окно немного и трогаюсь. Во время движения она рассказывает заплетающимся языком о своей нелегкой судьбе, о том, что у нее сегодня День Рождения, а завтра ей выходить на работу. Устроена она санитаркой в какой-то больнице. Сказала, что ее уже не однажды выгоняли за пьянство. А денег нет. И дочь ее забыла, бросила и не помогает. Я думаю о другом: Как у деталей, произведенных на машинном станке, бывают дефекты, так и у человека может существовать набор «изъянов». Некоторые из них мы дружно договорились порицать и судить, на остальные же закрываем глаза, отворачиваемся, покачивая головой и, лишь понимающе цокаем языком. Светлый ум, в