Шмель - Александр Михайлович Коротков

Близлежащие территории находились под нашим контролем, но это не мешало врагу атаковать все двигающиеся по полю автомобили с боевых самолетов и вертолетов, а также из артиллерии, очень удачно расположившейся на возвышениях неподалеку, откуда поле смотрелось, как пустое блюдо, сразу с нескольких сторон. И все бы ничего, но уже две машины, двигавшиеся с подобным заданием по этому маршруту, не добрались до точки назначения и не вернулись обратно. Стал понятен вопрос про родных и близких, но ответ я уже дал и не поменял бы его даже сейчас. Отчего же нет?! А каков смысл? Если бы я стремился к важному научному открытию, способному перевернуть мировое представление об устройстве вселенной, и меня от него отделяла бы лишь пара опытов или недель – тогда беспокойство о его судьбе и стремление его закончить были бы объяснимы. То же самое, если бы на гражданке у меня осталось семеро детей, которых я обязан был прокормить, хоть порвавшись на части. Все, что было у меня – это гитара, паршивая работа и сомнительные жизненные перспективы. По мне, так, что здесь, в поле, что там, меж бетонных плит, разницы, где закончить свое существование не было. Поэтому я согласился и поехал на следующий день. Может, вы предчувствуете, что я напишу, как долго не мог уснуть в последнюю ночь перед выездом, вспоминая детство и дорогие мне вещи. Нет. Я быстро уснул, потому что вымотался за день и спал очень крепко, до тех пор, пока дневальный не рявкнул «рота подъёёёёёёём», характерно выдвигая нижнюю челюсть и искусственно удлинняя «ё» и превращая его в нечто среднее, между «о» и «е». Дальше все по обычному расписанию, разве что, около часа дня меня вызвали, посадили пассажиром в УАЗик и увезли для выполнения приказа начальника части в неизвестном мне направлении.

В том месте, куда я приехал, не было ничего, кроме двух штабных палаток и пятерых солдат, грузивших мешки в старую, болотного цвета, «буханку». На ней мне и предстояло совершить свое путешествие, и этот факт нисколько не подбодрил меня. Громоздкий и нелепо выглядящий автомобиль явно не обладал необходимыми для выполнения этого задания скоростными характеристиками, да и маневренность у него, предельно ясно, была лишь чуть лучше, чем у трамвая. Но что делать?! Либо так – либо пешком, навьюченным всем тем барахлом, которое уже дожидалось заветного часа внутри салона. Сначала нужно было научиться трогаться на этом аппарате и более-менее нормально переключать передачи. Сцепление было деревянным, педаль газа, вжатая до предела, лишь секунд через пять начинала сдвигать авто с места, а ручка КПП с хрустом вошла на первую позицию, потом на вторую точно также, а в третью никак не хотела влезать, издавая ужасающие звуки, напоминающие мешок болтов в миксере. Лишь с пятого раза мне удалось втолкнуть рычаг переключения в положение третьей скорости и продолжить движение. Мои сослуживцы наблюдали за моими успехами довольно скептически, держа гримасу печали и жалости на лице, какую обычно корчат парни, когда видят, как другая особь мужского пола с размаху ударяется пахом обо что-нибудь металлическое. Но каждый старался помочь советом, выкрикивая что-то вроде: «да ты посильнее ее туда, ё…ть, рывком протолкни, как только сцепуху выжмешь до конца». Мне советы эти не очень помогали, потому как пробовал я ее протолкнуть всеми возможными способами в разные мгновения выжимания сцепления. В общем, попрактиковался я минут пятнадцать и отправился в путь. Мне выдали карту, на которой красным фломастером был прочерчен мой маршрут и жирно обведена заветная полянка. Для пущей уверенности и помощи, на первый раз со мной поехал сержант, но, он заблаговременно предупредил, что его дома ждет невеста, и он выскочит где-нибудь перед поляной, а уж после нее заблудиться будет сложно: знай, едь себе прямо по дороге, никуда не сворачивая, а там уже встретят. Так мы ехали, сухо общаясь на отвлеченные темы, рассказывая о своей жизни на гражданке. В основном, конечно, он. Я, лишь, слушал и вставлял время от времени какой-нибудь очевидный и напрашивающийся комментарий. Мне рассказывать ничего не хотелось, да и нечем было, толком, его поразить или удивить. Он же считал, что меня, непременно, должно заинтересовать внутреннее устройство нового оппозитного двигателя ламборджини и то, как он всех уделывал в своей деревне на батькиных жигулях. Терпеть мне пришлось не очень долго: в скором времени мой попутчик стал пристально всматриваться в дорогу, сверяясь с картой, после чего заметил, что поле уже близко и попросил остановиться через метров двадцать, после поворота. Так я и сделал, выжав до предела педаль тормоза, что лишь замедлило мой экипаж и пришлось воспользоваться ручником для полной остановки. Перед моим взором открылась полянка…поляна…полянища невероятных размеров со свежими следами разрывов снарядов в разных ее частях. Лесная дорожка нежданно-негаданно переходила в полностью открытое поле, как узкое горлышко химической колбы переходит сразу в пузатое ее основание. Слева от поля можно было увидеть несколько холмов, значительно возвышающихся над кронами деревьев. С них, видимо, и должен был вестись прицельный обстрел открытой территории.

– Ну тут я сойду, – мягко уточнил мой временный попутчик, открывая дверь и высовывая одну ногу. На полпути из машины он обернулся и добавил, – удачи тебе, ты, главное на газ дави и обо всем забудь, – на этих словах он вылез и плотно захлопнул дверь, правда, только с третьего раза. Я махнул ему рукой на прощанье, на что он поднял вверх сжатый кулак, наподобие известного жеста Фредди Меркьюри.

Вот она, точка невозврата. Назад пути не было, а вперед он был возможен только с незначительными ограничениями. Можно сказать, из таких точек невозврата и состояла моя недолгая жизнь. Только я видел это немного по-своему: все время я двигался вперед по тропе из грязи, аккуратно ступая между лужами. Вокруг был туман: впереди не было видно ни зги из-за густой, серой массы, а сзади не оставалось ничего, пустота, некуда было возвращаться, проще говоря. Я медленно проходил мимо выходных, будней, между помятым металлом и раскуроченным пластиком, через знакомых и чужих людей. Я пропускал все мимо глаз и ушей, все кроме того, что выжигает мою память изнутри до сих пор. Я все еще жду, когда смогу ступить на твердый асфальт и солнце озарит мне путь, но это дурманящее неведение слишком привычно и удобно для меня.

Я посидел секунд десять с опущенными плечами, смотря вперед, в одну точку, на, кажется, палку, торчащую из грязи дороги. По всем канонам фильма с глубоким смыслом, я должен был задуматься