Записки отчаяния - Иван Александрович Валуев

что мой желудок пуст и ничего не выйдет. Я вышел и закрыл за собой двери уборной. И заметил, что все то содержимое медленно растекается по полу в коридоре. Это уже были не шутки. Нужно было это убрать. И только сейчас я застал еще каких-то людей в соседней комнате. Они тоже все пробуждались с тяжелыми последствиями. И я им только посочувствовал. Глаза еще не привыкли к свету. Я надел махровый халат, в котором был похож на канзасского мужика, имеющего за своей спиной большой старый трейлер и дикую пустошь вокруг. И стал рассматривать вблизи всех своих гостей, склонившись над каждым, как строгий средний преподаватель средних знаний из средней школы. На меня никто не реагировал, как будто меня здесь нет. Меня это не смутило, как не смутило и голых девушек лежать на полу ванной, кухни и даже на пороге комнаты. Захотелось почитать, чтобы как-то прийти в себя. К несчастью, я не обнаружил книг и даже полок. Оглядевшись, я понял, что это не моя комната, не моя квартира, не мой халат, не мои люди и не моя жизнь. Я тихо убрал за собой, оделся и вышел восвояси.

                        ***

Добравшись домой, спокойней я себя не почувствовал. Возникло желание отправиться куда-то далеко за горизонт. Где чайки будут навеивать проголодавшуюся тоску, а море зашепчет своим прибоем по глубоким струнам души.Но все это лишь мимолетные желания, которые в сущности казались издевкой. Не смотря на это, в моей жизни стали происходить маленькие чудеса, – я наконец перестал влюбляться в первую встречную. Если верить Кундере, то чувство любви неизвестно, но о нем можно думать, когда возникает желание не переспать с женщиной, а провести с ней ночь. К счастью, или нет, но этого желания я уже не испытывал. Судя по всему, моя свобода стала для меня дороже, чем я сам. В этом наверное и есть пространственное различие одиночества, переходящего в свободу. Когда ты полностью начинаешь наслаждаться одиночеством, это чувство само по себе трансформируется в свободу, где есть место маленькому островку личного рая со своими чайками, даже если это и поделка оригами, и со своим морем, даже если прибой – это иллюзия, созданная мозгом и шелестом листьев деревьев. В голову ничего не приходило. Слова путались. Продолжать писать незаконченные произведения было слишком рисково. Однажды я понял, что я не Густав Флобер. И с похмелья, кроме поверхностной чуши и белиберды маленького проказника ничего не получалось. А вызывало только смех и тошноту. Хорошо, хоть не все сразу. Так и захлебнуться недалеко. Тяжело было даже вспоминать о событиях прошлой ночи. Все перемешалось с моими снами и больным воображением. Самое худшее, как по мне, это быть узником собственной прокрастинации. Ты стремишься выжать жизнь по максимуму, а на деле, перед зеркалом особенно видно, как в этом преуспела жизнь, а не ты. От этого невольно начинаешь смеяться. При этом лучше всегда включать 40-ую симфонию Моцарта. Это не для того, чтобы оказаться на грани безумия. А для того, чтобы отправиться далеко-далеко за горизонт, где все представляется тебе так, как хочешь того ты…Это, конечно, не выход, но уже возможность наслаждаться жизнью сегодня и сейчас…И конечно же, прислушаться к Гёте, и не переставать любить и совершать ошибки, чтобы не убить в себе себя.

                        ***

Как у Довлатова была дорога тяжела от правды к истине, так и у меня была тяжела, только от кровати к выходу. С работы уволили и дни стали немножко благосклонней ко мне. Мое счастье выражалось уже в том, что нет необходимости оскорблять кого-нибудь своим присутствием с первыми лучами солнца. Барьер между всеми отношениями мужчины и женщины превратился в мощный пирс, разрушающий все глубокие наплывы волн чувств. Это тоже можно было считать отчасти счастливым фактором. На улице ничего не изменилось со времени моего отсутствия. Люди так же убого сновали по дорогам, задевая друг друга уже своим только существованием. Такое впечатление, что любовь была уничтожена еще в зародыше. Но в реалиях выглядела жертвой неудачного аборта. Поэтому мне тяжело было прийти в себя на улице. Я замечал, как многие люди улыбаются мне или тихо прыскают своими примитивными смешками. Я тоже старался улыбаться. Легче всего улыбаться, когда на лице есть солнцезащитные очки. Никто не видит твоих глаз, а соответственно и души. Она никому не пригодиться. Даже для самого никчемного изучения. В магазине продавец подсказала мне, что суть улыбок всех прохожих заключается в моем неведении того, что ширинка брюк расстегнута. Я глубоко отчаянно вздохнул, и резким движением, без ущерба себе, застегнул ширинку. Все было предельно ясно. Со мной происходит такое довольно часто. И сам я не знаю, почему. Мой мир никак не хотел приходить в соответствие с миром вокруг. Я наделся, что эти миры смогут преодолеть соитие с помощью красного вина и Генри Миллера. Но и то и другое скорее отдаляли меня от этой цели. Я знал, что здесь ничего не поможет, кроме живого общения. Но все мое окружение сводилось к тому, что я был просто не понят со своими мечтами и иллюзиями. Мое сердце на весах не представляло никакой ценности для мира. А это все, что я мог ему дать под порывом нескончаемых гроз или в солнечный день. У меня возникла мысль просто продать свое сердце, избавиться от него. Но никто не проявлял интерес, не называл цену и не предлагал продать. Поэтому, приходилось попивать свое вино, слушать слезоточивого Эрика Сати, читать Миллера, как последнего романтика и питать себя наивным, но приятным вопросом: «А может мое сердце бесценно?"

                        ***

Луна была точной копией дольки апельсина в эту ночь. Мысли путаются, ибо алкоголь толкает только на головокружение и пустую философию. Думы о чем-либо приносили одни лишь огорчения и ненужную ностальгию. Спасибо небу с его неисчислимыми звездами. Жизнь приняла иной оборот. Я потерял, что имел и не нашёл себя. Это как стоять на обрыве ночью и пытаться рассмотреть место своего падения. Но не видно конца пути и до звёзд не достать. Что будет внизу? Разобьюсь я сразу или буду умирать изувеченный ещё какое-то время? Я закрываю глаза и слышу море. Его прибой. Возможно, завтра будет штиль. А сегодня я слышу эти живые волны и стук своего сердца. Этого вполне достаточно, чтобы жить дальше и иметь желание снова открыть глаза и увидеть эти неисчислимые звезды. Я никак не хочу оставить недопитым алкоголь.