Записки отчаяния - Иван Александрович Валуев

                        ***

Мир соткан из множества ран

Похожих на произведенья искусства

И он бесконечно пьян

В колодце, где вечно пусто.

Степные долины

И пологий холм,

Где ветер неумолимый

Затевает свой хор.

Без прелюдий и ссор

В иллюзорных мечтаньях

Проявляется мор,

Зараженный молчаньем.

Крадется и страх,

Обезображенный смертью,

Где развеянный прах

Пролетит опрометью.

Есть место улыбкам

Безудержно смелым,

Что рождают поэты

Своим чувством умелым.

К счастью, мир стоит на слонах.

Море постоянно переливает за край,

А на его высоких волнах

Находится тот, едва ощутимый рай…

                        ***

Вечер в лесу. Много интересных парней и девушек примечательно блистали своим самобытным юмором в кругу у костра. Все было хорошо, приятно. Даже ночные насекомые не беспокоили. Вот только я не мог никак понять, что забыл здесь я? Столь циничный мизантроп, не поощряющий мелкие праздники жизни, сидел и занимался той ненужной каждодневной рутиной – думал, мыслил, что-то крутил в голове. А иногда полезно и не думать. Достаточно расслабиться и отдаться течению того короткого промежутка времени, где ты можешь ценить свою свободу и спокойно наблюдать за жизнью со стороны. В компании я заметил одну девушку, которая время от времени поднимала свои большие светлые опущенные в землю глаза; охватывала за раз всю толпу, глубоко вздыхала или делала пару глотков вина, и снова опускала свои глаза, изможденные каким-то глубоким отчаянием. Когда полная луна взошла над нашими головами, я захотел выбраться из лесной чащи посмотреть на звезды. Я незаметно покинул шумную толпу и отправился к реке. Там я присел на край деревянной пристани. Стопы моих опущенных ног щекотала прохлада речной воды. А звезды над головой кружили в таинственном танце последних летних дней.

– Одиночество… – услышал я позади себя. Это была та загадочная девушка, исполненная внутренним страданием. – …должно быть в меру. – продолжила она, и присела рядом.

– Каждому свое. – ответил я.

– Ага. Еще десяток таких вот лет и молодость закончиться. – Я засмеялся от ее слов. Со стороны я выглядел так же смешно, когда пытался нести всякую философскую ересь. (Гессе писал, что истинный юмор начинается с момента, когда перестаёшь воспринимать свою персону всерьёз).

– Да. Поэтому лучше прожигать свою молодость как ты хочешь. Молодость для того и дается, чтобы потом о ней жалеть с улыбкой. Хотя можно и продлевать себе молодость… – сказал я.

– Как?

– Легко. Просто даже в 50 жить, как в 20.

– Но все же хотят иметь этот навеянный обществом образ жизни: семья, дети, извечная работа.

– Это может и не влиять на тебя.

– Но как же? Ведь возникает ответственность, обязанности и предел мечтаний. Жить, как ты говоришь, возможно только в одиночестве.

– Ага. В любом случае у тебя есть выбор. А выбор это всегда необходимость жертвовать. Вопрос лишь в том, что для тебя выбор…

                        ***

Ключ снова заедал в дверном замке. Помучавшись пару минут, мне все же удалось очутиться дома. Уже на пороге я учуял сильный смрад пустоты, или даже какого-то очевидного отсутствия. Я прошел в гостиную. Слава Богу, моя библиотека была на месте. Все, что я имел в этой жизни, это небольшая коллекция классики и несколько книг авторов контркультуры, как Буковски, Миллер, Керуак. Холодильник был тоже пуст, хотя от него не веяло пустотой, как в квартире. В ящике стола осталось еще полбутылки грузинского коньяка. Но он годился только для кофе. Кофе тоже не оказался. Я слегка опешил. Затем подошел к большому стенному шкафу, и стал открывать все дверцы, предвосхищая что-то увидеть, но сам не знал, что именно. Большая часть полок была пуста. Из открытого серванта так же вырвался воздух, как бывший узник пустой запыленной камеры. Напротив окна уже давно умирал старенький дуб. Его сухие ветки, казалось, тянулись ко мне, чтобы заразить своей одинокой смертью. Я бросил на него сочувственный взгляд, и вернулся в гостиную. Там я прилег на диван, и включил себе на плеере “Tosca” Пуччини. Величественные голоса артистов и пленительная музыка симфоний врывались в мою голову, и наводили там свои порядки, которые во мне звучали отголосками приятного хаоса. На почту пришло несколько сообщений. Я взглянул на них через телефон. Спустя полгода «Нью-Йоркер» ответил мне. И, конечно же, им не подошли мои поэмы. А в международном конкурсе малой прозы, я остался за бортом лонглиста. К пустоте добавлялась и непривычная тишина, которая подначивала меня. Впервые за долгое время я не слышал соседей. Они так уже стали мне близки, что, сидя в тишине, мне явно не хватало их воплей. Приходилось лежать на диване и довольствоваться тем, что я имею. Я проснулся после короткой дремоты. Пустота в доме никуда не уходила, и витала надо мной. Я снова пошел на кухню, в надежде, что кофе окажется на полке шкафчика. Но его там не оказалось. Лишь терпкий его запах осторожно навеивал аппетит. Пустота была везде. В доме, на улице, в голове и желудке. Может, стоило просто утолить свой голод, чтобы развеять эту пустоту? Хотя, ничего бы набитый желудок не поменял, как и опьяненный разум или измененное сознание. По-видимому, этому дому просто не хватало чего-то или кого-то.

                        ***

Проснулся я где-то около восьми утра. От того вида комнаты, где я находился, меня затошнило. Конечно, это ощущение было смешано с алкоголем прошлой ночи. И я бы не удивился, если бы это ощущение возникло у меня где-нибудь в райском бунгало на берегу Средиземного моря. Отчаяние достигло апогея, и мое тело являло собой маленькую кучу набросанных друг на друга конечностей. И это была не йога. А просто пик бессилия на фоне занемевших рук. Два дятла резво испещряли высокий каштан своими хладнокровными клювами. Я ощущал, как они разрушали целые семьи червячков-паразитов, поселившихся в этой древней высотке. Система тоталитарного государства была так же сохранена среди животных. Но, чтобы человек ничего не думал, этой животной системе дали название – естественный отбор. Хотя, человек и без того, не сильно много думает. Скорее, вообще не думает. Моё тело не слушалось, в ушах стоял гулкий шум, переходящий в свист. Но я все же совершил грубейшую ошибку – резко встал. В голову я получил удар давления, а в глазах заискрилось, и меня серьезно закрутило по комнате. От этого я быстро направился в уборную, чтобы не заблевать пол. Добравшись до туалета, будто спустя месяц скитаний, я осознал,