Записки отчаяния - Иван Александрович Валуев

свечении он думал, как о мотивации, но никак не наделся встретить его источник. Проехав Монбланский тоннель, Жереми добрался до Эгюй-дю-Миди, где остановился на ночлег в местном маленьком отеле. Утром Жереми доехал до Мон-Блана, откуда ему необходимо было найти дорогу аж до скалистой гряды Дом де Миаж, которую он видел из окна своей виллы. Жереми шел вместе с экскурсоводом. После двухдневного пути они достигли горы Дом де Миаж. Иногда нужно дождаться ночи, чтобы увидеть желанное – подумал Жереми. И как только взошла на небе огромная гипнотическая Луна, Жереми увидел на некрутом склоне яркое свечение. Когда он подошёл к нему с опаской, то разразился тихим смехом. Лунный свет ярко отражался в дне стеклянной бутылки фамильной винодельни Жереми де Тие.

                        ***

Бывает иногда, открываешь книгу в пустом вагоне поезда или метро, или на лавочке тихого парка в полном одиночестве. И чувствуешь, как через твои руки проходят те незримые истины, которые ты когда-то открыл в себе, но не нашел поддержки в обществе. Тогда ты берешь эту книгу, лелеешь ее, как Библию и целуешь перед сном. Ведь ты нашел единомышленника, поэтому можно вести себя уже раскованнее. А бывает, читаешь газету, где все написано на языке нелепой бездушности. И в этот момент ты не ощущаешь ничего общего с истиной. Ни намека даже на ее очертания. Все что ты чувствуешь – это сладкая ложь и невозмутимое лицемерие. В пределах полной осознанности ты просто становишься закрепощенный в неприятный осадок какой-то статьи. Все это происходит благодаря той всеобъемлющей чуме, которой пропитался человек насквозь и умудряется еще как-то существовать, как крыса с бубонной чумой. Человек был жестоко обманут тем Мефистофелем, которого описывал Гете в Фаусте. Все, кто рождаются под покровом звездного неба, никогда не смогут понять тех, кто рождается на материальном ложе, где предел человека есть само ложе. Так же и наоборот. Тяжело тем людям услышать голос Бога или пение своей души, кто чувствует движение в своей крови генов власти и денег. От этого было невозможно уйти, как было невозможно уйти от искушения. В то время, как один тянется в небо, пытаясь схватиться за себя настоящего, другой хладнокровно вырезает из своей груди единственное, что он имеет, – свое сердце, и обменивает его на примечательный горизонт широкого обеденного стола. Так много прошло времени, как человек остановился в эволюции, и просто гниет в своей дикой напыщенности. И единственное, что останется от него, как писал Бродский, тот хвост, который мы отбросили с течением эволюции, именуемый прошлым…

                        ***

Сон закончился какой-то гнусной похабщиной, и я проснулся, как от кошмара. Я вяло переместился, как какая-то жидкая субстанция, с кровати на пол. По полу сквозил утренний прохладный ветер. Голова не болела, и я решил включить на плеере последний альбом Мэнсона. В музыке чувствовалась нота глубокого гротеска, как будто мир погружен на восемь метров в землю, а ты пытаешься оттуда выбраться, но земля такая вязкая, что конечности просто утопают в ней. В голове пролетали кадры из фильма Большой Лебовски, который я смотрел вместе со своим несменным другом – виски. Правда, неловко было вглядываться в трехмерное изображение без специальных очков. Но и они бы, я думаю, не помогли. Я осматривал пространство вокруг себя. Все то же самое. Те же стены, потолок, углы. Сырая коробка, в которой где-то на дне лежал я. Но в куче всего этого хлама меня невозможно было найти. Я заметил под кроватью маленькую самокрутку канабиса, и закурил. Но уже не вставляло, как раньше. Такое впечатление, что я улетел просто совсем в другом направлении. Туда, где меланхоличные висельники свисают с деревьев и конвульсивно танцуют чечетку. Я подхожу к каждому из них, и все они рассказывают мне за что повесились. Один висит за то, что пытался просто отстоять свою точку зрения. Другой за то, что не хотел работать. Третий за то, что хотел быть свободным. И по дороге, на обочине которой стояли деревья с висельниками, я шел и не видел конца. Один даже злобно посмотрел на меня и плюнул в лицо. Я вытер сморчок и пошел дальше. Следующий висельник молча указал мне рукой идти дальше. Я подошел к следующему дереву, на котором еще была листва. Там не было висельника, но висела нетронутая веревка. А внизу стоял аккуратный деревянный табурет. Это все походило на какой-то древний обряд, к которому нужно подходить со всей церемонией и почестями. А итог все равно один. И всегда этот итог грязный и жалкий. Мне почему-то захотелось встать на табурет и испытать что-то похожее с эшафотом. Я забрался на стул, потом пошел еще дальше, – вдел голову в петлю. Стул подо мной скрипнул от тяжести моего веса, и рассыпался, как карточный домик. И сразу опали все листья с дерева. Наверное, я повесился за то, что предал себя и поменял направление того прекрасного течения как жизнь.

                        ***

Рак в 37? И как это понимать? Георг можно сказать залег на дно в Брюгге. Почему-то, потеряв все, или в преддверии конца, человек начинает ценить то, что его окружает. Возникает желание поговорить с теми, с кем никогда не хотел говорить. Наступает время, когда сутки хочется растянуть подольше, но время – это единственное, перед чем человек оказывается на коленях. За милю можно ощутить, как кто-то жарит лук или кушает свежий хлеб. Неужели, для того, чтобы открыть свое сердце, человеку необходимо испытать сильнейший стресс или глубокую боль? Многие бы согласились на такую боль, которая бы продолжалась бесконечно. Но, увы, время… И чем глубже боль, тем скоротечнее время. Абсурд бытия. И оказывается, что все, что у тебя есть, и все, что тебя окружает, – этого вполне достаточно, чтобы испытывать приятное ощущение в груди. Это можно назвать счастьем. Как хотите. А какова цена неба? Смотри себе сколько хочешь. Пытайся достать до него. Чувствуй его. Стучи в него. Может и откроют. А может и нет. А разве это существенно? Если эта прелесть для тебя бесценна и доступна. Остановись, послушай пение птиц. Может это напомнит тебе одно безудержное лето, ушедшее давно и безвозвратно. Послушай песнь ветра. Не исключено, что вспомнишь свое одиночество, которое идет за тобой тенью мутных оков. Но тебе же это нравится. Георг, посмотри на цветы на подоконнике. Может они требуют воды, света. Или они уже давно завяли? Прислушайся… Возможно им нужна твоя любовь. То, что ты можешь отдать