Два окна на Арбат - Александр Алексеевич Суконцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Директору спорткомбината Лапанцеву была выделена другая роль. Он обязывался изготовить брезентовые полосы длиной 140 метров для разметки поля стадиона под игру в регби.
Причем расписался за отсутствовавшего Лапанцева сам Солодов, он же получил за него и деньги.
Конечно, и в этом случае Солодов только как будто готовил ядро стадиона. В действительности его готовили те, кому положено, и по договору за это деньги стадиону были уже уплачены. То же самое и с брезентовыми полосами длиной 140 метров.
Боюсь, что у читателя может создаться неправильное представление о роли самого Даниила Александровича Снежина в этой киноэпопее. Не ровен час, некоторые подумают: смотрите, мол, вот бескорыстный служитель музы Кино и музы Телевидения. Он берет грех на душу, идет на нарушение финансовой дисциплины, но ведь исключительно во имя святого искусства, не для себя же лично.
Нет, и для себя лично тоже. Пока на съемочной площадке режиссер-постановщик руководил королевской ратью, Даниил Александрович сколотил вокруг себя целую рать несуществующих шоферов и сторожей, уборщиц и плотников. С каждым из них заключались трудовые соглашения, заполнялись все необходимые на этот случай финансовые документы — счета, платежные ведомости, приказы об очередных отпусках и служебных перемещениях.
Для таких операций необходимы были паспортные данные — видимость на случай проверок. Данные требовались в большом количестве. Подручные Даниила Александровича сбились с ног в поисках фамилий, имен и отчеств, номеров и серий паспортов своих знакомых.
И вот сейчас настало время сказать о самом большом чуде кино — о воскрешении из мертвых. Шофер Иван Григорьевич Ч., отчаявшись в поисках живых «участников» съемок, отправился… на кладбище. И там, бродя среди могил, он списывал необходимые анкетные данные с памятников.
Сама смерть отступила перед могуществом кино. Живые и мертвые стояли в платежных ведомостях плечом к плечу.
Да, многое разыгрывалось здесь понарошку, как будто.
Деньги всегда были настоящие.
1973
БЕЗУМНЫЙ ДЕНЬ
Недавно встретил я одного знакомого. Интеллигентный человек. Поговорили о том о сем, и вдруг он стыдить меня начал.
— Как, — говорит, — тебе не стыдно!
— А что такое? — я спрашиваю.
— Почему, — продолжает он развивать свою мысль, — в театр не ходишь?
— А так, — говорю, — все времени нет, а телевизор, наоборот, есть.
Он на меня рукой машет.
— Оперу «Безумный день, или Свадьба Фигаро», музыка Моцарта, слышал? — спрашивает.
— Слышал, — отвечаю, — не один раз. И по телевизору, и по радио. И в детстве.
— Нет, — говорит знакомый, — ты в театр сходи. И непременно сейчас. Театр наш не хуже, чем в других культурных центрах.
— Ладно, — согласился я, — пойду схожу. А то так недолго и отстать в культурном отношении.
А театр у нас действительно хороший. Большой. И с колоннами. Восемь штук я насчитал.
Прошел я в гардероб, разделся без всякой сутолоки, культурно. Бинокль мне хотели всучить, но я это не люблю, не на балет пришел. Купил программу за двадцать шесть копеек (четыре копейки билетерша себе на чай взяла, я спорить не стал). Сел я на свое место в первом ряду, неподалеку от дирижера, и углубился в программу. Конечно, я на себя наговаривать зря не стану. Я себе представлял, о чем в этой опере поется, но содержание все же решил в памяти освежить.
Вначале какой-то понимающий человек объяснение дает, кто такой Вольфганг Амадей Моцарт и что за опера «Свадьба Фигаро», которую он сочинил. Цитаты различные приводит понимающий человек. Что, дескать, Моцарт — это «Рафаэль музыки», а его опера «Свадьба Фигаро» — это «вершина творчества».
Высказывание самого композитора Моцарта приведено. Он так выразился: «Страсти не должны быть выражены так сильно, чтобы возбуждать отвращение, и музыка даже при самых ужасных ситуациях никогда не должна оскорблять слуха, но обязана доставлять ему наслаждение».
Прочитал я это и успокоился. Я, знаете, люблю, когда мой культурный уровень повышают, доставляя мне при этом наслаждение, а не просто так, по решению месткома или кулаком по столу.
Заиграли увертюру. Что говорить, тут без цитат все ясно — замечательная увертюра. Умел композитор Вольфганг Амадей Моцарт, ох умел, дай бог нынешним!
Открывается занавес, а на сцене Фигаро. Со стремянки слезает. Вроде как бы лампочку в люстре менял. Пока стоит, этот Фигаро — ничего. А как побежит — и глядеть не хочется. Ноги расставит, руки прямые, как палки, и так это боком, боком по сцене передвигается. Короткими перебежками, как на полосе препятствий.
И еще я заметил — Фигаро вроде бы петь стесняется. Если он один на сцене, тут уж никуда не денешься, надо петь. Но и то — поет, а сам отворачивается. А в компании Фигаро только рот раскрывает, видимость показывает, что поет. Очень стеснительный.
Ну, Фигаро еще терпеть можно. Тем более, когда рядом с ним Сюзанна, он старается. Все-таки у них сегодня свадьба. В такой день всякий жених хочет показать себя только с хорошей стороны.
Но вот на сцену вы…вых… надо бы, судя по программе, сказать — выпорхнул, ну, на худой конец — выбежал… Керубино, паж графини, мальчишка. Могу сказать так — вывалился. Ему там Фигаро, как товарищ по работе, какую характеристику дает: «Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный». Так? А что я увидел в действительности? Ну, то, что Керубино не мальчик, это всем понятно. Везде отродясь вот уже сто восемнадцать лет мальчика Керубино поют не мальчики. Но я, слушая по радио, полагал, что и не такие толстые и пожилые тети. Сидит этот «резвый, кудрявый» шалун на перилах лестницы, а я за него, то есть за эту пожилую гражданку, ужасно переживаю: а ну, как сверзится? И куда, думаю, театральный местком смотрит? Охрана труда у них имеется или нет? И новый закон о социальном обеспечении в старости их что, тоже не касается?
Мне уж тут не до оперы, знаете, стало. Верчусь в кресле, соседям мешаю. Все думаю, как бы с этой гражданкой Керубиной беды не было.
Ну, ничего, обошлось. Только я вздохнул с облегчением, а тут показывают графиню в ее спальной комнате. Я понимаю, что ситуация на сцене очень ужасная: графиня графа любит, а граф графиню — наоборот. Изменяет направо и налево со своими подчиненными. За Сюзанной, графининой горничной, увивается. Тяжело, конечно, женщине. Понять ее можно.
Но если тебе тяжело, зачем других травмировать? А главное — чем перед тобой композитор Моцарт провинился? За что ты, подлая, его прекрасное сочинение терзаешь, словно это тебе кочан капусты на Зацепском рынке?
Гляжу
