Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне - Александр Артёмов

Разрыв между декларированным и случившимся подчас вызывал растерянность, недоумение. Поэт из лучших побуждений порой пытался заглушить их громкими возгласами, живописной выспренностью. Иллюзорные представления предполагают свой поэтический строй, реальность — свой. Спор между ними неизбежен. И неизбежна конечная победа образов, идущих от реалистического представления о действительности. Такую победу мы видим, перечитывая стихи, созданные на фронте, написанные, как говорил А. Сурков, «окопными поэтами». Зрелое и мужественное осознание фронтовой действительности диктовало уверенные и выверенные строки, безошибочно доходившие до того, кому они предназначались.

Личный опыт — основа поэтического творчества военных лет. Отсюда — обостренное восприятие боевой действительности, не мирившееся с приблизительностью и умозрительными представлениями. Последнее из известных нам стихотворений Михаила Кульчицкого — оно написано 26 декабря 1942 года — начинается ироническим замечанием по адресу «мечтателя, фантазера, лентяя-завистника», который очень красиво рисовал себе войну: «всадники проносятся со свистом вертящихся пропеллерами сабель». Поэт не щадит и себя самого. Он ведь тоже думал, что война — не такое уж трудное дело и «лейтенант, зная топографию… топает по гравию». Нет, все оказалось не так, совсем не так. Он рисует войну такой, какой увидел и понял:

Война ж совсем не фейерверк,А просто — трудная работа,Когда —               черна от пота —                                          вверхСкользит по пахоте пехота.

Ритм последних строк передает затрудненное дыхание человека, по раскисшей дороге взбирающегося на гору.

Война стала работой, стала бытом. И боец уже рисуется не сказочным витязем, каким его изображали иногда на плакатах и в плакатных стихотворениях, а тружеником, чернорабочим боя. Ему чужда поза, высокопарные словеса. В поту и крови он делает свое нелегкое, необходимое для Родины дело. Отказ от живописности в изображении подвига вовсе не означает отказа от изображения подвига и героизма. Не помышляя о наградах и славе, боец идет и будет идти вперед:

На бойцах и пуговицы вродеЧешуи тяжелых орденов.Не до ордена.Была бы РодинаС ежедневными Бородино.

С присущей ему категоричностью и прямотой М. Кульчицкий отвергает фейерверочное изображение войны.

Разумеется, в данном случае следует иметь в виду не только Кульчицкого. В его стихах, быть может, определеннее, чем у других авторов, отражен процесс, характерный для фронтовой поэзии, он сформулировал то, что почувствовали и осознали многие стихотворцы. Тема приобретала соответствующую ей строгость выражения. «Когда имеешь с ней дело, — писал критик В. Александров о теме боя, — должны отпадать малейшие помыслы о литературном эффекте»[10].

Представление о войне как о повседневном труде само по себе, разумеется, еще не гарантировало от погони за литературными эффектами. Нельзя забывать: фронтовые поэты в большинстве своем были молоды, их литературный стаж нередко исчислялся месяцами, несколькими годами. Неудивительно, что у них попадаются стихи, в которых нет-нет да и даст себя знать наигранная, не чуждая рисовке мужественность, подчеркнутая безбоязненность в подборе метафор, стремление поразить «находкой», пусть даже натуралистической, зоркостью и остротой собственного наблюдения.

Некоторые фронтовые стихи, в частности В. Занадворова, М. Кульчицкого да и других поэтов, полемичны своей образной системой. Сравнения и уподобления здесь подчас не совсем обычны (защитные пуговицы шинели «вроде чешуи тяжелых орденов»). Непривычность образа передает тяжесть солдатского марша по раскисшей глинистой пахоте. Здесь каждый грамм — груз. И вот об этом-то прежде всего и хочет сказать поэт, сам не раз проделавший такой марш.

В. Занадворов, возражая: война — «вовсе не дымное поле сражения», протестует против чисто внешнего воспроизведения боя. Он хочет говорить именно о человеке, о том, что выпадает на его долю, поэтому он пишет о юности, истлевшей в окопах, о блиндажном песке, о головной боли, о грязных разбитых дорогах, — но все это ему важно не само по себе, а потому, что не может ослабить и остановить человека, выполняющего свой долг. Поэзия не желает ничего сглаживать и смягчать. Она умышленно делает упор на трудности неприветливой фронтовой жизни, на холод, грязь, липнущую к сапогам, бесприютность окопных ночевок.

Опыт фронтовой поэзии подтвердил: нет незначительных тем. Все дело в творческом осмыслении, в умении за простым фактом или обыденной вещью увидеть человека, мир его чувств и мыслей. Утверждение жизненной правды, реалистических представлений, конечно же, не означали измельчания поэзии, превращения ее в окопное бытописательство. Да, ее герой принимал на свои плечи, груз невиданной тяжести, его солдатский путь оказался труднее и длительнее, чем можно было предположить; он потребовал сверхчеловеческого напряжения физических и духовных сил, — но герой не терял цели, во имя которой долгих четыре года шел дорогами войны. И поэзия тоже не теряла ее. Даже в самые мрачные минуты она не знала отчаяния и уныния, даже перед лицом смерти отвергала жертвенность.

Меня сегодня пуля миновала,Сердцебиенье успокоив мне,И в тот же час в лесу закуковалаВеселая кукушка на сосне.Хорошая народная примета:Нам жить сто лет, напополам деляВсю ярость бурь и солнечного света,Чем так богата русская земля.

Строки эти на берегу Северного Донца написал командир стрелкового взвода лейтенант Владимир Чугунов, жизнелюбивый поэт-сибиряк. Он умел писать о труде, о природе, во всем находя светлое, радостное:

И вот сосна совсем по-человечьиНавстречу людям ветви подала,Чтобы при новых и счастливых встречахПод нею наша молодость цвела.

В его стихах люди, реки, леса жили общей радостной жизнью. И если сосна по-человечьи протягивала руки навстречу людям, то и они не оставались у нее в долгу. Чугунов рассказывает о веселых ребятах, которые принесли к сосне свои песни.

Таким Владимир Чугунов остался и во время войны, не помрачнев, не изменив своему жизнелюбию. Это был оптимизм бывалого человека, верящего в людей, в справедливость, в армейское товарищество. И его стихи, прочные, крепкие, светлые, как крестьянские дома в Сибири, распахнуты навстречу боевым друзьям. До последней минуты Владимир Чугунов радовался жизни, голубевшему после боя небу… Он погиб в атаке, сжав в руке пистолет. На деревянном обелиске друзья написали:

              «ЗДЕСЬ ПОХОРОНЕН ВЛАДИМИР ЧУГУНОВ —                     ВОИН — ПОЭТ — ГРАЖДАНИН.                 ПАВШИЙ ПЯТОГО ИЮЛЯ 1943 ГОДА».

Фронтовая поэзия поражает щедростью мотивов, обилием красок. Бой не заглушил исконной поэтической темы — темы любви. Наоборот, усилил ее, придал ей новое звучание, обостренное и страстное.

В военных стихах рядом с образом солдата встает образ любимой. В нем воплощена мечта о счастье, победе, возвращении домой. Личное счастье немыслимо вне счастья Родины. В лирических стихах человеческая судьба нерасторжимо переплетается с судьбой Отчизны.

Фронтовая поэзия сочетает в себе предельную искренность и мужественную сдержанность. Обращаясь к любимой, воин-поэт порой избегает говорить о походных тяготах, о смерти, которая подкарауливает его за каждым бугром, за углом каждого дома.

Лежит он, как витязь,В потоптанном жите.Родную увидите —Не говорите, —

просил товарищей молодой белорусский поэт Микола Сурначев в стихах, написанных незадолго до смерти (он погиб в апреле сорок пятого под Берлином).

Они часто пишут о разлуке, пишут откровенно и целомудренно. Их не оставляет мысль о любимой, ее образ стоит перед глазами, помогая перенести все мучения, все невзгоды.

Великая Отечественная война опровергла пословицу, утверждавшую: когда говорят пушки, молчат музы. Музы не молчали. В военное время поэзия расцвела, стала голосом народа, поднявшегося на священный бой. Гитлеровская пропаганда, пытаясь объяснить подъем советской военной поэзии, изощрялась в самых нелепых предположениях. Ольга Берггольц вспоминает эпизод, относящийся к периоду осады Ленинграда: «Однажды мы поймали специальную передачу, которую фашисты посвящали Ленинградскому радио. Отмечая огромное количество передающихся по радио стихов, они с самым серьезным видом утверждали, что написать это сейчас невозможно и что все эти стихи были заготовлены Ленинградским радио… за три года до войны! Нелепость этого утверждения была даже не смешна, а как-то жутковата»[11].