Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне - Александр Артёмов

В осажденном Ленинграде, изнуренном артиллерийскими обстрелами и голодом, беззаветно работали военные поэты. Здесь ненадолго, но ярко вспыхнул талант Георгия Суворова, прожившего на свете всего двадцать пять лет. Когда смотришь на фотографию и видишь этого добродушного и лукаво улыбающегося юношу с лейтенантскими кубиками в петлицах, трудно поверить: неужели он действительно изведал все, что дано изведать на войне. А между тем это так. Под Ельней Суворов был ранен в грудь и сам вырвал осколок. Лежал в госпитале, вернувшись в строй, командовал взводом противотанковых ружей. Гвардейскую часть, где он служил, бросали на самые опасные участки Ленинградского фронта. На войне, в блокадном Ленинграде, Суворов почувствовал себя поэтом и стал им. Но первая и единственная книга стихов Суворова «Слово солдата» вышла уже после его смерти.

Эти стихи и воспоминания товарищей восстанавливают обаятельный облик одаренного поэта и бесстрашного офицера. Николай Тихонов, познакомившийся с Георгием Суворовым в военном Ленинграде, пишет: «Он любил свой далекий сибирский край, любил рассказывать про кедровые леса, про скалы над быстрой рекой, про охотничьи тропы, про охотников и золотоискателей… Он писал стихи в блиндажах, в окопах, перед атакой, на отдыхе под соснами, расщепленными осколками бомб и снарядов. У него не было времени отделывать стихи, не было времени думать об отвлеченных темах. Он писал свои строки, как дневник о непрерывной борьбе с врагом, писал с предельным волнением патриота, настоящего сына замечательной Родины, с упорством молодого большевика, с жаром подлинного энтузиаста. Он влюбился в Ленинград горячей юношеской любовью. Он обходил его улицы и сады в редкие дни отпуска, и столько хорошего было в этом юном сибиряке, столько пылкости и нерастраченных сил!»[12].

Г. Суворов пишет о том, что ему ближе всего: Сибирь, Ленинград, фронт. Он не признает лишних слов и жестов. Убедительнее всего сейчас дело, поступок, подвиг. Это должны понять и современники и потомки.

Мы стали молчаливы и суровы.Но это не поставят нам в вину…

За такой молчаливостью — нерастраченное духовное богатство, неутолимая жажда познания, неисчерпаемая доброта. Поэт словно впитывает в себя окружающий мир и возвращает миру свой стих.

Суворов не раз видел, как умирают на поле боя, и не однажды писал об этом — немногословно, строго:

Боец встает. Огонь. И, тих,Он падает у вражьих дотов.

В одном из стихотворений Суворов рисует поле сражения. Он все видит глазами бывалого командира, знает, каково подняться из насиженного окопа, каково слышать постылый свист осколков. Он смотрит вокруг «усталыми глазами», опаленными огнем и дымом. Но среди воронок взгляд останавливается на чудом уцелевших березках. Значит, несмотря на кровь и смерть, жизнь торжествует. Он восторженно любуется цветами, принесенными в блиндаж: «Я пьян цветами». Война не погасила их неистовое пламя. Но цепь радостных ассоциаций вдруг обрывается:

…Как кровь пунцовая соколья,Как память павших здесь в боюЗа жизнь, за Родину свою, —Они цветут на этом поле.

Здесь, в окопах, прижатых к Неве, он оставался охотником, таежным жителем. Он бродил по ленинградским улицам, его сумка была набита книгами любимых поэтов, он ходил в атаку и отбивал атаки немецких танков. Но всегда в нем жила стойкая память о таежных чащах, звериных тропах, память о «золотоликой Сибири». Нежданно-негаданно здесь, под Ленинградом, поэт увидел на заре косача:

Земляк! И предо мною голубыеВстают папахи горных кедрачей,Как бы сквозь сон, сквозь шорохи лесныеЯ слышу ранний хохот косачей.

Он не сводит глаз с полулунных крыл и не поднимает винтовку: «Охотник я. Я знаю толк в приметах — кто птицу бьет, тот зверя не убьет».

Георгий Суворов умел наблюдать жизнь. Зорче всего он присматривался к своим окопным друзьям, ловил каждое их слово, в их честь слагал свои стихи, сурово сосредоточенные и возвышенные одновременно. Его поэзия — как рука, протянутая товарищу.

В первые дни и месяцы войны, а также летом 1942 года фронтовая обстановка складывалась не в нашу пользу. Приходилось оставлять врагу города и села — землю, пропитанную потом и кровью. Отступление подчас сопровождалось паникой, вызывало растерянность. В таких условиях, как никогда, возрастала роль поэтического слова, вселявшего уверенность в победе, звавшего к стойкости и героизму. Надо было уметь сказать горькую правду так, чтобы она не парализовала, а воодушевляла. Николай Тихонов писал: «Мы не хотим скрывать ни дней тягостного отступления, ни дней жестоких боев, ни огромного напряжения сил страны на пути к победе… Правда о войне — это рассказ, который должен потрясти души и сердца, раскрыть все моральные богатства, всю глубину могучего духа советского человека»[13]. Чтобы создать такой рассказ, найти такое слово, писатели должны были испить из той же чаши бедствий и невзгод, что и солдаты.

Поэты и прозаики в солдатских шинелях проделали вместе с армией горестный путь отступления и на этом пути еще более сроднились с бойцами и командирами, еще острее почувствовали значение своего труда. Это помогало создавать призывно звучащие произведения, исполненные веры в советского человека, в его готовность достойно перенести ни с чем не сравнимые трудности.

Биография каждого из погибших поэтов — волнующий рассказ о слитых воедино жизни и творчестве; о творчестве, одухотворенном высокой целью. Мы не знаем всех биографических фактов, но знаем источник силы, поднимавшей на подвиг, диктовавшей патриотические строки.

«Я очень люблю жизнь… — писал с фронта Павел Коган, — но если б мне пришлось умереть, я умер бы как надо. В детстве нас учили чувству человеческого достоинства. И мы не можем разучиться, как не можем разучиться дышать».

Человек с больным сердцем, Джек Алтаузен трижды с оружием в руках вырывался сам и выводил людей из окружения и плена, поднимал бойцов в атаку. Одним из первых писателей-фронтовиков он был награжден орденом Красного Знамени.

Подобно легенде звучат факты, относящиеся к последнему периоду жизни Мусы Джалиля. Они собирались по крупицам, и каждый служил новым штрихом в портрете героя-поэта. Когда война подходила к концу, в апреле 1945 года, солдаты, сражавшиеся за Берлин, случайно нашли в Моабитской тюрьме записку: «Я — известный татарский поэт Муса Джалиль. Меня казнят за подпольную борьбу с фашистами… Прошу передать мой последний привет друзьям, родным…» Через некоторое время бельгийский антифашист Андре Тиммерманс прислал из Брюсселя предсмертные стихи своего друга и соседа по камере Мусы Джалиля. Так началась вторая жизнь Мусы Джалиля, числившегося в списках пропавших без вести.

В июне 1942 года в боях на Волховском фронте тяжело раненный в грудь старший политрук Муса Джалиль попал в плен. А затем — лагеря: Холмский, Демблинский, Вустрау. Весной 1943 года в лагере под Радомом (Польша) Муса Джалиль возглавил подпольную организацию военнопленных. Гитлеровское командование намеревалось восполнить огромные потери в своих войсках легионами из пленных нерусской национальности. Ему навстречу поспешили холуи из числа эмигрантов-националистов. Муса Джалиль решил воспользоваться планами гитлеровцев и затеей националистов. В комитете ему поручили «культурное обслуживание». «Меня хотят послать в легион, — сказал Джалиль одному из товарищей. — Уж там-то я найду для себя работу». Это были не слова. Легион, сформированный под Радомом, восстал по дороге на фронт. Пополнение получили не гитлеровские войска, а партизаны. Потом восстал следующий легион. Фашистам пришлось двинуть войска на его подавление. Охваченные яростью гестаповцы с помощью предателя раскрыли конспиративную организацию. Подпольщики, и среди них Муса Джалиль, были арестованы. Джалиля заковали в кандалы, бросили в зловещий гитлеровский застенок Моабит. Начались пытки, издевательства, избиения. Окровавленный, возвращался Муса Джалиль с допросов и доставал блокнот. Когда конец уже был близок, Джалиль передал стихи А. Тиммермансу. В завещании было сказано: «Если эта книжка попадет в твои руки, аккуратно, внимательно перепиши их набело, сбереги их и после войны сообщи в Казань, выпусти их в свет как стихи погибшего поэта татарского народа…»

Муса Джалиль мечтал, чтобы его стихи, созданные в глухой тюремной камере, дошли до Родины, жили в народе. И они живут. Они переведены на немецкий язык; их читают в странах народной демократии; Луи Арагон перевел их на французский язык. Подвиг и поэзия Героя Советского Союза Мусы Джалиля стали достоянием великого множества людей.

Мы перечитываем стихи, листаем документы, воспоминания, письма, и перед нами словно проходят погибшие герои. Мы видим их последние шаги, слышим их последние слова. «…Немцы наступали колоннами, поддержанные огнем из самоходной пушки „Фердинанд“, — говорится в наградном листе на гвардии сержанта Бориса Котова. — Расстреляв запас мин, сержант Котов вооружился винтовкой и гранатами, бросился на немцев и вступил в рукопашный бой. Уничтожая врагов гранатой, винтовкой и прикладом, т. Котов наводил панику в рядах противника и, когда немцы подались назад и обратились в бегство, преследовал врагов. Своей храбростью Котов увлекал за собой остальных бойцов. Осколком мины т. Котов был убит. Он пал смертью храбрых в борьбе за свою Родину…» В наградном листе описан последний бой Бориса Котова на днепровском плацдарме, принесший ему посмертную славу Героя Советского Союза.