Семь корон зверя - Алла Дымовская

А Маша уже успела и отойти впечатлениями от звонка, и сны видела ангельские и блаженные, какие бывают только на пороге некоего неосознанного перехода из несведущего детства в искательную юность. Даже в сумраке ночной дремы, лишенной образных сновидений, была она вся – полет в завтра, в долгожданную встречу. От ночи требовалось лишь одно – пролететь незаметно и невидимо во времени.

Встреча с Яном после недолгой разлуки неожиданно вновь привела Машу в смущение. Словно недельное расставание оборвало некие связи, тонкие ниточки узнавания, успевшие протянуться между ними. Впрочем, это касалось одной Маши. Ян и раньше не испытывал в ее обществе никакого смущения и вряд ли вообще был способен на подобное чувство. А Маше приходилось теперь заново обвыкаться со своим кавалером и новым положением девушки, за которой, пусть и ненавязчиво, ухаживает взрослый мужчина.

Балашинский, хоть и не смущался, и не впадал в сантименты, на свидание ехал с радостью. Хотя благодаря миру, подписанному с Фомой, уже не испытывал и захватывающего чувства, которое возникает от сознания, что ты тишком воруешь запретные яблоки в чужом саду. Выходило, что встречи с Машей были Яну нужны. И не из-за мальчишеского задора, и не из баловства. Но и понимал, что в то же время продолжает он дразнить гусей, пусть и других. И более опасных, чем одомашненный Фома.

Гулять с Машенькой Ян Владиславович, как у них повелось, отправился пешком. Никогда не ощущавший усталости, он находил особое удовольствие при таком способе передвижения, когда не мчишься сломя голову в железной колымаге, не успевая толком оглядеться по сторонам, или, того лучше, без толку не стоишь в нудной автомобильной пробке. Машенька, было видно, рада была и просто идти рядом с ним, не заикаясь ни о чудном его «мерседесе», ни об иных престижных средствах для городского путешествия. Однако, считаясь с невеликими ее силенками, часто ловил он машину – проехать до места их прогулки. Больше всего притягивал их обоих Старый Арбат. Балашинского, скорее, оттого что, мощенная камнем, эта улица пробуждала в нем ностальгические воспоминания о похожих улочках ушедшей в прошлое Буды, где шествовал он гордо, на пике своей дворцовой карьеры, богатый и знатный господин, и верный Михай, оруженосец и друг, был еще жив. И не важно, что те полузабытые улочки были куда шумнее и грязнее и ходили по ним совсем иные люди. Главное, что неизвестно как, но присутствовал незримый на нынешнем Арбате все тот же знакомый ему с детства средневековый дух. Машенька же, с присущим юности символизмом, считала эту старейшую московскую улицу местом романтическим и судьбоносным, а оттого приятно загадочным.

Главным же событием дня стало то, что Ян, против сложившегося между ними обыкновения, не просто шел с ней рядом. А предложил Машеньке опереться на его руку. Маша от его предложения смутилась еще больше, но и обрадовалась, и предложенную руку, конечно, приняла. А когда, уже сидя за столиком в уютном арбатском ресторанчике с пиццей, Ян, рассказывая о своих первых впечатлениях после переезда в Москву, откуда, впрочем, он не сказал, осторожно взял ее ладонь в свою, Машенька почувствовала не испытанный никогда ранее прилив счастья, хотя и натурально залилась краской. Надо ли уточнять, что послеобеденные занятия она и в этот ослепительный день прогуляла...

– Хотелось бы мне, Маша, как-нибудь пригласить вас к себе в гости, – вдруг сказал Балашинский Маше, когда уже провожал ее домой. Сказал и осекся. Куда и кого он собрался пригласить? Увлекся девушкой и совсем обалдел? Тут же попытался исправить собственную оплошность: – Однако дом мой полон родственников, близких и дальних. Некоторые из них могут показаться вам странными, а некоторые и излишне любопытными, и даже навязчивыми.

– А почему вы хотели бы меня пригласить? – спросила после недолгой паузы Маша. Ей, бедняжке, момент показался удобным и подходящим, чтобы прояснить немного отношение к ней Балашинского и причину его внимания. Возможно, что и услышать приятные признания. Маше и в голову не пришло, что вопрос ее мог быть истолкован Яном превратно. Если родственники являли собой помеху, то не имелась ли в виду встреча у него дома и наедине? В таком случае слова ее были рискованны и вызывали Яна на лишнюю откровенность.

Но и у Балашинского вопрос вызвал некоторое замешательство. Требовалось от него некое решение, которое он не готов был принять, и, значит, было бы оно преждевременным. Но он ответил Маше. И ответил так, как хотелось ему именно в это мгновение:

– Потому, Машенька, что вы мне нравитесь. Вы, наверное, и сами это давно поняли. – И чтобы не допустить новой неловкости, пояснил: – Вот мне и захотелось, чтобы вы узнали меня поближе. В том смысле, что и дом, и родня, и даже домашние животные многое могут рассказать о человеке. Но всему свое время. Вы согласны?

Благо дошли уже до угла ее дома, и Маша только коротко кивнула в ответ, сглотнула с судорогой слюну и стала спешно прощаться. Балашинский ее не удерживал. Пообещал навестить в университете на днях, и только. Но лишние слова были не нужны обоим. И так уже против воли каждый услышал и сказал больше, чем хотел. Надо было осадить в себе, передумать и воспринять события и слова случившегося вечера.

Переступив порог квартиры, Маша приготовилась к объяснению с матерью, на ходу придумала и спешное задание, потребовавшее усидчивых поисков в библиотеке и заставившее ее позабыть о реальности времени. Но Надежда Антоновна ничего у дочери не спрашивала и валерьяновых капель не пила. Словно был поздний Машин приход уже и в порядке вещей. А может, мама и пообвыклась с непредсказуемостью ученой, студенческой жизни, и отныне Машины опоздания не нуждались более в оправданиях.

Причина внешнего спокойствия Надежды Антоновны лежала совсем в другом измерении и ничего общего с привычкой не имела.

Утром того же дня Надежда Антоновна проснулась с тревожными воспоминаниями о вчерашних беспокойствах и сомнениях. Откладывать в долгий ящик разъяснения, касающиеся благополучия дочери, было не в ее характере. Оттого Надежда Антоновна и отпросилась у заведующего отделением на послеобеденное время. К счастью, амбулаторный прием вела она с утра, а в клинике уговорился подежурить на ее месте душка Иван Всеволодович Петухов, вдовый и сочувствующий жизненным перипетиям врача Голубицкой.

На факультете Надежда Антоновна прежде всего сверилась с расписанием, чтобы ненароком не столкнуться с дочерью и не вызвать в ней недовольства своим рвением. Потом уже собиралась заглянуть прямиком на кафедру к кураторше Аделаиде Гавриловне и разъяснить с ней компьютерный вопрос. Но в последний момент не удержалась, очень уж хотелось украдкой полюбоваться на Машу.