История античной культуры - Фаддей Францевич Зелинский

стоическая основа его морали. Это была его лучшая часть; заветы Сципиона перешли к Кв. Лутацию Катулу, от него к Л. Крассу (оратору), от него к Цицерону, Катону Младшему и М. Бруту. Можно даже сказать, что в эллинизованном римском обществе стоический идеал достиг своего апогея, так как здесь греческая философская мысль сочеталась с исконно римской выдержкой характера. Цицерон не раз бывал слаб в жизни, но смерть он встретил мужественно; еще более освятили свое дело своей геройской смертью Катон и Брут. Только теперь взошли семена, зароненные некогда первыми учителями в души их впечатлительной аудитории под колоннадами Пестрой Стои. Староримский vir bonus вырос и преобразился; он стал тем исполином духа, про которого сказано:si fractus illabatur orbis,impavidum ferient ruinae.[66]

Но, повторяем, это была лишь одна часть римского общества; другая избрала себе вождем Эпикура, этика которого вслед за стоической перекинулась в жаждущий образования Рим. Прославление удовольствия как цели жизни пришлось очень но сердцу богачам-сенаторам и всадникам, как раз теперь расширившим свои дома и виллы греческими перистилями и собравшим в них всю роскошь греческого Востока для изысканнейших наслаждений. Строгие последствия, которые сам Эпикур выводил из своих заманчивых предпосылок, замалчивались или отбрасывались; хотелось все изведать, все вкусить:

dum res et aetas et sororumfila trium patiuntur atra[67].

Ибо дальше была пустота; так учил Эпикур и так охотно верили... Спасибо и на том, что не было загробного суда и расплаты за чрезмерность наслаждения на земле.

Таковы были обе части эллинизованного римского общества, соперничавшие между собою в последние десятилетия римской республики.

Глава II. Наука

§ 12. Подобно всем народам древности, за единственным исключением греков, древние римляне знали первоначально только прикладное знание. Сюда относилось, первым делом, умение обеспечить себе благоволение богов правильными — именно правильными, отнюдь не задушевными — молитвами и жертвоприношениями, умение разгадывать их волю, сказывающуюся в поведении священных птиц, в рисунке печени жертвенного животного и других приметах; затем в умении правильно исполнять свои магистратские функции, к чему примыкала вся область государственного и частного права. Все это при случае записывалось в особых «памятках» (commentarii) в назидание нуждающимся.

Особым вниманием пользовалось у римлян земледелие в широком смысле, то есть вообще вся жизнь помещика. Первое прозаическое сочинение римлян, дошедшее до нас, — книга Катона Старшего «De agri culture». Оно приноровлено еще к староримским порядкам, при которых pater families с помощью своего vilicus (надзирателя) управлял своей familia rustica и обрабатывал свое поместье. Отношение к рабам предполагается здесь римски жесткое: «состарившихся рабов, болезненных рабов и все вообще ненужное хозяин должен продавать». Все же для новой плантационной системы (выше, с.255) это патриархальное сочинение не годилось: соответствующее руководство пришлось перевести, что довольно знаменательно, с карфагенского. Обоим сочинениям эллинизованное общество в лице М. Теренция Варрона, ровесника и друга Цицерона, противопоставила свое; в нем рекомендуется гуманное обращение с рабами, но этим семенам предстояло взойти не скоро.

Интерес к чистому знанию был вызван в римлянах, как и следовало ожидать, греками; при этом замечательно, что изумительные открытия эллинистической эпохи в области математических и естественных наук не нашли отклика в Риме. «Физика» интересовала их только как подкладка нравственной философии; как таковая, она обрабатывалась особенно в сочинениях эпикурейцев, из которых нам сохранилась величавая поэма Лукреция (ниже, § 14). Очень интересовались вопросом о природе богов — особенно с тех пор, как Энний еще в начале II века до Р.Х. (ниже, § 14) перевел на латынь легковесное сочинение Евгемера, доказывавшего, что боги не что иное как обожествленные люди («евгемеризм»); итоги ему подвел Цицерон в своих трех книгах «De natura deorum». Вообще же науки, свившие себе гнездо в эллинизованном римском обществе, — преимущественно науки гуманитарные.

Из них история была призвана к жизни желанием заявить о себе в греческом пантеоне всемирной истории, почему древнейшие истории Рима (Фабия Пиктора и Цинция Алимента, обе конца III века до Р.Х.) написаны по-гречески (выше, с.223). Создателем латинской историографии был М. Порций Катон («Origines» в VII книгах, собственно, о «началах» Рима и италийских городов); с этих пор римская историография уже не обрывалась (ниже, § 14). За историей появляется в Риме и филология: пергамский филолог Кратет (выше, с.223), отправленный в 168 году до Р.Х. послом в Рим, читает здесь лекции на филологические темы и просвещает римлян по лингвистическим вопросам в духе пергамской аномалистики. Поколением позже Рим имеет уже своего первого филолога в лице Л. Элия Стилона, приближенного Сципиона Младшего; он написал комментарий к законам XII таблиц, к старинным богослужебным гимнам, составил критическое издание комедий Плавта и т.д. Его самым славным учеником был вышеназванный М. Теренций Варрон, автор многочисленных сочинений грамматического и антикварного характера, из которых до нас дошло, хотя и не целиком, его «De lingua latina». В древности самой громкой славой пользовались его огромные «Antiquitates», свод древностей сакральных и государственных. С их помощью, говорил Цицерон, римляне познакомились со святынями своей родины; но из них же позднее христианские вероучители черпали материалы для своих нападок на языческий культ, что было тем легче, что сам Варрон странным образом был приверженцем евгемеристического взгляда на богов. Таково продолжение пергамской школы на римской почве; продолжателем александрийской должен считаться грамматик М. Антоний Гнифон, воспитывавшийся в Александрии; он был учителем Цицерона и Цезаря. А раз последователи обеих школ сошлись на римской почве, то и спор об аналогии и аномалии не мог не разгореться вновь. Сам Гнифон был, как александриец, аналогистом; к тому же лагерю принадлежал и его знаменитейший ученик Цезарь, который среди своих военных трудов нашел время написать филологическое сочинение «De analogia» в двух книгах, специально на почве латинского языка, которое он посвятил Цицерону. Он в нем выступал против Варрона, который, как отпрыск пергамской школы, был аномалистом, хотя и не очень строгим.

Напротив, философия, мать наук в Греции, явилась в Рим сравнительно поздно. Годом ее появления был 155 год до Р.Х., когда три афинских посла — академик Карнеад, перипатетик Критолай и стоик Диоген Вавилонский, отправленные в Рим по государственным делам, стали читать понимающим по-гречески римлянам лекции на философские темы. Плодотворнее была поколением позже деятельность стоика Панэция (выше, с.276); как он был домашним философом Сципиона Младшего, так вообще в Риме вельможи стали приглашать к себе греческих философов-моралистов как руководителей совести и воспитателей молодежи. Понятно, что расцвела особенно этическая философия; в эпоху перехода от республики к монархии она пользовалась всеобщим вниманием, что тоже характеризует серьезность тех времен.

Красноречие было искусством, и мы займемся им ниже, но его теория —