История античной культуры - Фаддей Францевич Зелинский

шестистопными ямбами. Его пример воодушевил даровитого кампанца Гн. Невия дать в сатурнических же стихах описание 1-ой Пунической войны; но так как этот стих был позднее забыт, то законодателем римской эпической поэзии стал калабриец Кв. Энний (начало II века до Р.Х.) как автор римского национального эпоса «Annales» в XVIII книгах, содержавшего римскую историю от древнейших времен до современной поэту эпохи. Эллинизация римской религии повела к перенесению также и драмы на римскую почву; но так как она стала только украшением праздников, не будучи сама богослужением, то постоянный хор греческих драм был отброшен (вследствие чего орхестра была отведена под места для зрителей-сенаторов — выше, с.252); предметом переделки римских драматургов был диалог, последствием чего явилось обыкновение делить драму на пять актов, по-нашему, даже с занавесом, хотя и без перемены декораций. Музыкальный элемент нашел себе применение в многочисленных так называемых cantica — ариях, дуэтах, а также и хорах в нашем смысле слова, превративших трагедию в мелодраму и комедию в водевиль. И та, и другая отрасль драмы воплотилась в классическом триумвирате каждая: классиками трагедии стали Энний, Пакувий и Акций, классиками комедии — Плавт, Цецилий и Теренций; их деятельность занимала главным образом II век до Р.Х. — до эпохи Сципиона Младшего включительно. Это время было первым расцветом римской поэзии; нам от него сохранились только двадцать комедий Плавта и шесть — Теренция. Оба они — как и вообще римские комики — черпают из сокровищницы новаттической комедии, причем грубоватый и безудержный в своем юморе Плавт предпочитает бойкие сюжеты, не стесняясь довольно внешним образом перемежать одну переделанную им комедию сценами из другой (contaminare); чинный и тонкий Теренций, напротив, стремился к заботливой характеристике и стройному развитию действия, а если и «контаминировал», то осторожно и незаметно. Мало известно нам о попытках писать комедии на сюжеты из римской жизни (fabulae togatae, как они назывались в отличие от переделанных с греческого fabulae palliatae), еще менее о трагедиях на сюжеты из римской истории (fabulae praetextatae), ставившихся изредка, вероятно, на триумфальных играх.

Лирика пока еще отсутствует, если не считать ямбографии, возродившейся в римской сатире (вероятно, от lanx satura — «сытное блюдо», то есть винегрет). В ней подвизался уже Энний, но только Луцилий, друг Сципиона Младшего, сделал из нее то, что мы ныне под ней разумеем.

А впрочем, все названные поэты писали языком хотя богатым, но небрежным, а в стихосложении не чувствовали или не избегали жесткостей, поэтому этот первый расцвет римской поэзии сто лет спустя перестал удовлетворять вкусу тонких ценителей. Но все же не раньше; эпоха Цицерона еще живет воспоминаниями о минувшей славе, трагедии и комедии II века до Р.Х. не сходят с ее репертуара. К римской поэзии были поставлены очень скромные требования — перенести на римскую почву, что было лучшего в классической Греции. Казалось, что она эти требования исполнила — на чем и можно было успокоиться.

Более насущные задачи преследовала проза. Римская историография зародилась, как мы видели, на греческом языке. Первым латинским сочинением по римской истории были вышеназванные (с.278) «Origines» Катона Старшего. Насколько он в этом не сохраненном сочинении зависит от ненавидимых им греков, мы сказать не можем; но после него оба историографических метода, выработанных греками, — прагматический Фукидида и риторический исократовцев, — нашли себе представителей и в Риме, и рядом с ними продолжал свое скромное существование и анналистический, то есть летописный. Но из всех исторических произведений II века и первой половины I века до Р.Х. ни одно не возвышалось над посредственностью, и еще Цицерон имел право заявить, что abest historia litteris nostris[70].

Нельзя было сказать того же про красноречие, которому и сенатские заседания, и народные собрания, и, особенно со времени учреждения уголовных комиссий, публичные суды давали много пищи. В сущности, каждый видный государственный деятель был более или менее хорошим оратором, но не принято было издавать произнесенных речей, пока и в этом отношении не дал примера все тот же Катон Старший. Так как он за отделкой изложения не гонялся, — rem tene, verba sequentur[71], — то его деловое, хотя подчас не лишенное язвительного юмора красноречие нельзя было причислить к какому-нибудь стилю; когда же явилась потребность в таковом, то к услугам римлян оказался на первых порах только азианский стиль (выше, с.233), который и был перенесен в Рим, между прочим, страстным народным трибуном Г. Гракхом. Это было его освящением: в первый и последний раз азианский пафос послужил орудием истинному чувству.

Последовавшая за Гракхами реакционная эпоха Скавра и Суллы была во всей области литературы эпохой застоя, если не считать того, что при Сулле Сизенна, один из сравнительно лучших историков, подарил римлянам их первую книгу для легкого чтения, переделав по-латыни вольные «милетские» повести Аристида (выше, с.234). Новый подъем связан с именем М. Туллия Цицерона (106-43 годы до Р.Х.), центральной личности в культурном обществе Рима в последние десятилетия республики.

Воскресает, прежде всего, поэзия — правда, под знаменем не классицизма, который казался исчерпанным, а александрийского романтизма. В подражание новому героическому эпосу Аполлония Родосского пишет свои «Аргонавтики» П. Теренций Варрон (Старший); возрожденный дидактический эпос находит себе могучего представителя в лице Лукреция, шесть книг которого «О природе» в духе атомистики Эпикура нам, к счастью, сохранены. Наконец, александрийская лирика в форме «безделушки» (paignion, nugae), элегии и эпиграммы занимает целый кружок поэтов, из которых самым гениальным был рано умерший Катулл, оставивший нам в своей книжке песен душевные излияния редкой искренности как в радости, так и в горе, как в любви, так и в ненависти.

Но главное все-таки проза, и на первых порах проза красноречия. Как в Афинах Демосфен, так в Риме Цицерон был оратором предзакатных часов свободы. Будучи в душе поклонником аристократической республики, он по происхождению был homo novus и должен был начать свою деятельность с борьбы против тех, к кругу которых он желал принадлежать; правда, это случилось еще в правление Суллы, то есть недопустимых и вредных захватов со стороны аристократии. Его смелое выступление против алчного сулланца Берреса в защиту ограбленной им Сицилии (70 год до Р.Х.) проложило ему дорогу к эдилитету (69 год) и претуре (66 год), в которой он поддерживал Помпея в его стремлении стать полководцем extra ordinem[72] для войны с Митридатом; но в должности консула (63 год) ему пришлось разоблачить заговор Катилины и нарушить закон о провокации (выше, с.261) сенатским судом над пятью заговорщиками и их казнью. Это повело к его падению; вождь демократии