История античной культуры - Фаддей Францевич Зелинский

Свободное население этих областей распадалось на следующие три разряда:

1. Римские граждане. Таковых следовало бы искать прежде всего в римских колониях, но в силу странной теории, которой держался римский сенат, понятие земельной собственности jure Quiritium[63], юридически связанное с понятием римской колонии, было несовместимо с провинцией. Единственной римской колонией, основанной в эпоху Гракхов при отчаянном сопротивлении сената, был Нарбон в трансальпийской Галлии. Вообще же в провинциях существовали колонии римских граждан в нашем смысле (например, «французская колония в Петрограде»); они назывались conventus civium Romanorum. Живя в провинциальных городах, они имели свою корпорационную организацию и пользовались особым покровительством наместника. Состояли они главным образом из купцов и «негоциаторов»; благодаря своей энергии они стали главным очагом романизации провинций, по крайней мере, на Западе; на Востоке они, понятно, не могли устоять против превосходящей греческой культуры.

2. Автономные подданные (peregrini foederati et liberi). Таковыми были граждане некоторых провинциальных общин, которые подчинились Риму при особо благоприятных для них условиях. Главные из них: в Сицилии — Мессана, в Нарбонской Галлии — Массилия, в Дальней Испании — Гадес (ныне Кадис), в Македонии — Диррахий (ныне Дураццо), в Ахайе — Афины, в Азии — Родос, в Сирии — Тир, в Африке — Утика. Положение их было в принципе то же, что и италийских «союзников».

3. Неавтономные подданные (peregrini dediticii). Ими были все вообще провинциалы, кроме названных только что общин. Самоуправлением они пользовались в разрешенных наместником пределах. Этот наместник (со времен Суллы пропретор или проконсул) управлял ими через своих легатов или префектов, он же в важных случаях творил над ними суд. С этой целью он брал с собой в провинцию несколько «легатов» из числа сенаторов и многочисленную «когорту» (cohors) из римских граждан. Он же командовал и расположенными в провинции легионами, пользуясь ими не столько для подавления (редких) восстаний, сколько для войны с пограничными народами. Эти войны были для наместника очень заманчивы: они сулили ему богатую добычу (в худшем случае — рабами); после победы войско охотно провозглашало его imperator'ом, а по возвращении в Рим он мог отпраздновать так называемый триумф, то есть совершить торжественный въезд на Капитолий для благодарственной жертвы Юпитеру Капитолийскому. Безопасность республики требовала, чтобы наместник оставался в провинции не долее года; но войны и смуты заставляли иногда уклоняться от этого правила, и последствия оказались для республики роковыми: ее погубил смелый проконсул трансальпийской Галлии, в восьмилетних боях (58-51 годы до Р.Х.) завоевавший эту провинцию, затем во главе своих победоносных и преданных легионов перешедший Рубикон.

§ 11. Нравственное сознание. В противоположность эллину с его агонистической душой, поведшей его вполне естественно и последовательно на путь положительной морали, мы римлянину должны приписать душу юридическую и в соответствии с ней стремление к отрицательной морали праведности, а не добродетели (выше, с.36); именно эта юридическая основа его нравственного сознания сделала его творцом в области права, нравственного сознания сделала его творцом в области права. Римский идеал — vir bonus, то есть человек, во всех отношениях своей жизни, начиная с богов, продолжая отечеством, семьей, клиентами, челядью, видящий себя окруженным целой сетью правовых постановлений и прилагающий все усилия к тому, чтобы в ней не запутаться; это — идеал строгой корректности, за соблюдение которого человек награждается общественным уважением, доброй славой при жизни и после смерти. Боги, конечно, властны над жизнью человека, но лишь постольку, поскольку и они поставлены к нему в юридические отношения. Строго соблюдая установленные молитвы и жертвоприношения как договор наследственный, а также блюдя верность клятве и обету как договору личному, человек обеспечивает себе их благоволение. Если его постигает несчастье свыше, его первая мысль та, не нарушил ли он, хотя бы невольно и бессознательно, одного из этих договоров, в пределах которых он только и признает право богов над ним. Понятно, что такая юридическая основа нравственности легко ведет к формализму — к исполнению внешней буквы предполагаемой справедливости независимо от ее внутреннего содержания и духа.

И вот на эту исконно римскую нравственную подпочву начинает воздействовать, приблизительно с III века до Р.Х., греческая жизнь и греческая философская мысль, первая — снизу и со всех сторон, вторая — сверху. Результатом этого воздействия является эллинизация также и римской нравственности. Мы видели уже, как благодаря этой эллинизации был издан даже особый юридический кодекс, jus gentium, с новым идеалом справедливости, aequum, противоположным старинному идеалу формального права. При свете этого нового нравственноправового сознания римляне поняли, что строгое следование букве права может повести к полному извращению его духа (summum jus summa injuria[64]). Но полнее всего была эллинизация нравственного сознания на высотах римского общества в той его струе, которая вела свое начало от Сципиона Старшего.

Уже сам основоположник этого направления, как эллинствующий, возбудил нарекания представителей староримской корректности в роде Фабия Кунктатора; они усилились при его преемниках Т. Квинктии Фламинине и М. Эмилии Павле, когда римская реакция обрела своего самого авторитетного представителя в лице строгого М. Порция Катона. Но победа была суждена эллинствующим: они одержали ее в лице родного сына Павла, Сципиона Младшего, кружок которого был средоточием эллинизации и гуманизации Рима. Его душой был родосский переселенец, стоик Панэций (выше, с.215); прекрасно понимая, в чем нуждались римляне, он написал для них первый кодекс нравственности, сочинение «Об обязанностях», позднее переделанное по-латыни Цицероном («De officiis»), но уже и в своей греческой форме достаточно понятное для образованных римлян. Здесь формально юридическая почва покидается сознательно и совершенно; даже клятва с ее обязательностью переносится с говорящих уст в мыслящую и волящую душу. Праведность, да и то в ее реальном, а не формальном виде, признается только одним из двух идеалов естественного стремления к справедливости; вторым объявляется благотворительность, улучшение доли ближнего в той мере, в какой это разумно (и, значит, в противоположность неосмысленной расточительности, плодящей дармоедов). И рядом с этим стремлением ставятся другие, столь же греческие по своему духу, сколь чуждые исконно римской природе: стремление к познанию, стремление к первенству — чисто агонистическая идея! — и, наконец, стремление к индивидуальному устроению своего характера и своей жизни, в духе замечательных слов Перикла (выше, с. 129) и вразрез с основным сознанием народа, точно так же прикрывавшего индивидуальные черты характера под обезличивающей корректностью идеального vir bonus[65], как у него прихотливые очертания тела исчезали в складчатом покрове гражданской тоги.

Панэций был воспитателем римского общества — но только той его части, которой пришлась по душе