Железо и кровь. Франко-германская война - Андрей Владимирович Бодров

августа об объявлении всех немцев в столичном департаменте Сена и самом Париже, не натурализовавшихся во Франции или не получивших разрешение МВД, военнопленными. Им давалась последняя отсрочка сроком в 72 часа[843]. Обосновывалась эта драконовская мера невозможностью защитить немецких иммигрантов от растущей ненависти к ним французского населения, хотя подобного рода эксцессы были еще редки. Эти постановления были сохранены и ужесточены новыми властями после свержения Империи.

Однако многие немецкие семьи в силу целого ряда обстоятельств не имели возможности или желания покидать Францию, лишаясь всего нажитого имущества и разрывая родственные связи. Некоторые из них опасались, что в Германии к ним также будут относиться как к врагам. Все это привело к тому, что на протяжении всей осады Парижа и последующих событий Парижской коммуны во французской столице оставалось от 5 до 9 тыс. немцев[844]. Значительным было число немцев и в Бордо, где рассмотрением их участи занимались специальные комиссии. Высылке подверглось менее 7 %, несколько десятков предпочли покинуть страну сами, более двухсот были поставлены под надзор полиции[845].

Прусское внешнеполитическое ведомство придало действиям Франции самую широкую огласку, превратив судьбу изгнанных немцев в вопрос первостепенной национальной значимости. Германская пресса требовала немедленных компенсаций пострадавшим. Оккупированные французские департаменты были обложены соответствующей контрибуцией, а окончательный расчет был отложен до подписания мира. Специальная общегерманская комиссия принялась регистрировать материальные претензии изгнанных к французскому правительству, общая сумма которых к середине ноября стала исчисляться сотнями миллионов талеров[846]. Занялся Берлин и судьбой тех, кто оставался во Франции.

В обстановке нарастающей враждебности многие «французские немцы» быстро оказались в критическом положении, без работы и средств к существованию. Опеку над бедствующими прусскими подданными и выходцами из княжеств Северогерманского союза взял на себя вышеупомянутый американский посланник в Париже Э. Уошберн. Швейцарский посланник Иоганн Керн представлял интересы баденцев и баварцев, а поверенный в делах Российской империи во Франции Григорий Николаевич Окунев — вюртембержцев. Они взяли на себя труд оформления необходимых документов для тысяч семей, помогая покинуть воюющую страну и предоставляя различного рода финансовую помощь[847]. Средства для этого предоставлялись как германскими правительствами, так и на основе пожертвований. Только американским посланником было выдано более 9 тыс. виз (одна виза выдавалась на всю семью целиком), освобождено несколько десятков заключенных и израсходовано на разного рода вспомоществование свыше 250 тыс. франков[848]. Представитель Швейцарии, в свою очередь, обеспечил выезд по меньшей мере 7 тыс. баварцев и баденцев и оказал финансовую помощь 5,5 тыс. из них[849].

Наиболее нашумевшим делом, решенным при посредничестве американцев, стала репатриация известного немецкого писателя и журналиста Теодора Фонтане, решившего прямо во время войны посетить туристом место рождения легендарной Жанны д’Арк. Фонтане надеялся, что путешествие в Лотарингию станет для него источником литературного вдохновения и новых впечатлений, но едва ли предполагал всю их остроту. Прямо в Домреми Фонтане был схвачен местными партизанами и отправлен вглубь страны, что стало началом долгих скитаний писателя в качестве военнопленного по городам Восточной Франции, описание которых впоследствии легло в основу его книги воспоминаний «Война против Франции». Об освобождении писателя в ноябре 1870 г. пришлось хлопотать лично Бисмарку[850]. Главными впечатлениями Фонтане стал невероятный хаос, царивший во французском тылу, а также неодолимая скука заключения[851].

Практика, когда воюющие стороны после отзыва своих дипломатических представителей обращались к помощи нейтральных стран для защиты соотечественников, не была новшеством в европейской дипломатии. Однако франко-германская война стала свидетельницей и первой в своем роде международной гуманитарной интервенции.

Инициатором ее стал государственный советник швейцарского кантона Базель Теофиль Бишоф. Прочтя в газетах о бомбардировке Страсбурга, он собрал инициативную группу представителей различных профессий и политиков. Под их давлением Совет Швейцарской конфедерации через прусского посланника добился согласия допустить в осажденный город Бишофа во главе небольшой делегации. Первой их целью было попасть внутрь города и составить объективную картину нужд и страданий рядовых осажденных. Второй — добиться у германского командования выпустить из города гражданское население. Стоит отметить, что швейцарцы были склонны делить ответственность за страдания последнего между обеими противоборствующими сторонами.

Если бы эта программа была полностью реализована, полагает Р. Чрестил, законы ведения войны могли измениться[852]. Международный Комитет Красного креста, основанный в 1863 г., оказывал помощь больным и раненым солдатам вне зависимости от их национальности. Франко-германская война 1870–1871 гг. не стала исключением, и немало военных медиков, включая русских, отправились во Францию в качестве добровольных помощников своих французских и германских коллег. Но до 1870 г. нейтральные государства никогда еще не предпринимали масштабных попыток вмешаться в ход конфликта и облегчить страдания гражданских лиц.

Инициатива Швейцарии принесла лишь ограниченные плоды. В течение недели между 15 и 22 сентября германские войска выпустили из города менее 2 тыс. человек, преимущественно женщин, стариков и детей — примерно половину из тех, кто попросил о пропуске. Большинство беженцев относилось к обеспеченным слоям общества и располагало собственными средствами. Малоимущие получили денежные субсидии.

Надо отметить, что у генерала Вердера, возглавлявшего осаду Страсбурга, были все основания противиться осуществлению этих мер, поскольку они могли только продлить сопротивление противника. Однако он счел полезным, чтобы защитники крепости узнали от нейтральных швейцарцев всю правду о поражениях французских войск и свержении Империи, убедились в безнадежности своего положения и скорей согласились сдаться[853]. Так военный расчет допустил жест человеколюбия. Однако дальнейшего развития этот пример вмешательства нейтральных стран ради облегчения страданий гражданского населения на охваченных боевыми действиями территориях не получил.

* * *

Революция в Париже и падение Второй империи не сильно улучшили позиции французской дипломатии. Единственным козырем республиканского правительства было то, что ответственность за войну лежала на свергнутом правителе. Кроме того, затягивание войны, превращение ее из «кабинетной» в народную грозило радикализацией внутриполитической обстановки во Франции. События 1793 г. не изгладились еще из памяти европейцев, заставляя монархические дворы опасаться, как бы очередная революционная вспышка в Париже не оказалась заразительной. Это могло как сыграть на руку вождям республики в их попытках завершить войну на почетных условиях, так и затруднить дипломатическое признание новой власти. Последнее обстоятельство было еще одним доводом в пользу скорейшего проведения выборов в Национальное собрание.

Тем не менее, дипломатические представители нейтральных стран установили контакт с республиканским министром иностранных дел Жюлем Фавром спустя считанные дни после революционных событий в Париже, убедившись в благоразумном консерватизме новых властей. На официальное признание французской республики, правда, пошли только США и Швейцария.

Что касается Бисмарка, то поскольку новое правительство в Париже представляло собой абсолютно неизвестную величину, он поначалу был склонен его игнорировать.