Княжич. Соправитель. Великий князь Московский - Валерий Язвицкий

– Может, с Данилкой придет, – шепчет порой он в полудреме и засыпает и видит во сне их обоих.

Вот скрипит, отворяясь, дверь. Иван открывает глаза. Васюк вводит под руку государя. За ним входят бабка и матунька с Юрьем, мамка Ульяна ведет за руку Андрейку. Иван хочет подняться с постели, но голова его кружится, и он снова опускает ее на подушки.

Отец ощупью находит лицо сына и нежно целует его. Губы у него дрожат, он взволнован, боится за своего наследника, но, вопреки своему обычаю, ничего не говорит, а, перекрестив Ивана несколько раз, молча садится рядом на край постели.

Это тревожное молчание обличает такое горе, что у Ивана навертываются слезы. Мать плачет, вытирают слезы и бабка с Ульяной. Все смотрят на Ивана такими безнадежными взглядами, что ему делается страшно.

– Пошто все вы молчите? – тихо произносит он хриплым голосом.

– Молиться будем о здравии твоем, любимик мой, – говорит бабка. – Святыни велики принесли мы с собой.

Иван видит в руках Софьи Витовтовны две большие восковые свечи. Они зеленого цвета, перевиты тонкой полоской сусального золота, а концы у них уже обожжены.

– Свечи сии, – продолжает с благоговением бабка, – еще от покойной тетки твоей, царицы грецкой, присланы. Сведав о недуге деда твоего, прислала она их посылкой с ямскими.

Снова скрипит, отворяясь, дверь, и входят в полном облачении священник Александр с диаконом, громогласным Ферапонтом, и дьячком Пафнутием.

– Здравствуй, государь, – говорит бодро отец Александр, – помолим Бога о здравии твоем!..

Увидев свечи в руках Софьи Витовтовны, восклицает он радостно:

– Веселися сердцем и душою, Иване! Свечи сии от Иерусалима, от Гроба Господня, ожег концы их огнь небесный. Свечи сии хранят в домах и возжигают при молениях о здравии и спасении.

Иван с трепетом душевным поглядел на свечи.

– Огнем небесным они возжены были, – тихо молвил он и перекрестился.

– Вот мы отслужим молебную о здравии твоем, – продолжал отец Александр, – и свечи сии возжем пред Господом.

Дьячок поставил аналой перед кивотом, и служение началось. Отец Александр зажег одну свечу от неугасимой лампады и передал ее Ивану, а другую, зажегши от первой, взял себе и начал молебен. Иван спустился с постельной лавки и стал на колени. Одной рукой он опирался на лавку, а в другой держал свечу. Так Иван простоял весь молебен, но под конец все же ослаб и лег на постель с трудом, при помощи Васюка и диакона.

С каждым днем Иван становится здоровее и крепче. Он много ест и много смеется, а на душе так легко и хорошо, как давно не было. Хочется двигаться, скакать верхом, дышать морозным воздухом, но этого нельзя ему, и он ходит только по своему покою. Ноги еще дрожат у него, неловки и слабы, словно пересидел он их. Все же подолгу простаивает он у слюдяного окошка, держась за подоконник и опираясь на пристенную лавку. Внизу окошко все обледенело, но вверху слюда оттаяла, и сквозь нее видно голубое, яркое небо, где, словно лебедь, плывет одинокое белоснежное облако, сверкающее в солнечном свете.

От сиянья лазури и белизны облака весело и радостно Ивану, и в то же время приятная грусть охватывает его. Сам не зная почему, он вспомнил о Дарьюшке. Ему захотелось вдруг, чтобы она стояла рядом с ним, и они бы, прижавшись друг к другу, вместе смотрели, как медленно плывет облако и края его то выпускают зубцы, то снова круглятся, то тускнеют, то снова блистают ослепительно и ярко…

– Здравствуй, Иванушка, касатик ты мой, – услышал он голос сзади и вздрогнул от неожиданности. – Гостя тобе привел.

Иван быстро обернулся и увидел Илейку с Данилкой. Данилка был смущен, ибо по-другому велел ему Илейка с Иваном обращаться и не звать его по имени. Но Иван сам поспешил к своему другу навстречу и обнял его.

– Здравствуй, Данилушка, – сказал Иван, – давно ждал яз тобя.

– И я скучал, государь Иванушка, – молвил смущенно Данилка.

– Цыц ты, – сурово обрезал его Илейка, – забудь Иванушку, зови токмо государь! Князь ведь он ныне великой, соправитель.

– Я, дядя Илейко, – забормотал Данилка, – я запутался, дяденька…

– Зови меня, Данилушка, – хмуря брови, сказал Иван, – когда одни мы, как прежде, при боярах и при отце и матери – государем. Яз, Данилушка, сам не хочу многое делать, а велят мне.

– При всех чужих, даже при сиротах, – вмешался Илейка, – зови его государем, и даже при слугах дворских, а Иванушкой токмо при мне да Васюке. Помни сие. – Не меняя строгого выражения лица, Илейка повернулся к Ивану и спросил: – Не прикажешь, государь, принести тобе какой ествушки и питья?

– Принеси нам с Данилкой курничка, и еще что есть, и питья медового.

Илейка ушел. Иван сел на пристенную лавку возле окна, у коего стоял, и, указав Данилке рукой на место возле себя, сказал ласково:

– Садись рядом.

Ему хотелось, чтобы все было так же, как раньше, когда с Данилкой он рыбу ловил вместе, когда снегирей они да щеглов в клетках держали, но этого уже не было. Почему-то Данилка робел и стеснялся.

– Ну что, легче тобе, Иванушка? – спросил он неуверенно.

– Легче, – ответил Иван, – токмо нету мне ни в чем волюшки, и много чего уразуметь не могу. Как поправляться стал, лежу тут один и по целым дням все думаю. Иной раз, Данилушка, и ночью, когда не спится, все думаю…

– А ты не думай…

– Не могу, Данилушка.

– О чем же ты думаешь?

– Обо всем. Вот женят меня, а что такое женитьба? Зачем мне жена? Что мне с ней делать?

Данилка усмехнулся.

Иван с удивлением поглядел на Данилку, ожидая ответа. Старше его Данилка на пять лет, больше он видел и уж все понимал. Иван досадливо сдвинул брови.

– А помнишь в конюшне-то? – продолжал Данилка. – Так и люди…

Разговор оборвался: вошли Илейка и Ульянушка с разными яствами, сыченым квасом и медом, но Иван уже все понял.

Когда епископ Авраамий суздальский и Федор Васильевич Курицын вошли в покои Ивана в сопровождении широко улыбающегося Илейки, юный государь радостно соскочил с постели и бросился навстречу владыке.

– Buon giorno, sovrano![104] – весело крикнул ему Курицын и отвесил низкий поклон.

– Buon giorno! – на ходу ответил Иван и поспешил к Авраамию, чтобы принять от него благословение.

Отец Авраамий, когда Иван облобызал его руку, приветливо и ласково улыбнулся.

– Come sta lei, mio figlio?[105] – сказал он тоже по-итальянски, лукаво взглянув на Ивана.

Это было произнесено так по-светски, как никто не говорит из духовных лиц.

Ивану сразу захотелось шалить и смеяться. Не напрягая памяти, он быстро вспомнил итальянские слова и ответил:

– Benissimo, padre, la ringrazio![106]

Отец Авраамий рассмеялся и воскликнул по-русски:

– Преуспел ты, Иване, по-фряжски!

– Нет, отче, – сказал Иван, – яз не учился боле фряжскому, опричь того, что мне в Володимире Федор Василич сказывал. В Москве же болел…

– Ишь, как ты памятлив! – удивился владыка и продолжал весело: – Ныне, благодарение Господу, ты здрав совсем, как мне сказывал отец Александр. Радуясь сему, аз и пошел к тобе принести добрую весть. Декабря пятнадцатого отец Иона поставлен на митрополию всея Руси. Ныне наша церковь сама собе госпожа… А может, тобе уж сказывали о сем?

– Нет, мне о том не ведомо.

Отец Авраамий оживился еще более и с увлечением стал рассказывать о торжественном соборе в Москве всех архиепископов и епископов русских, а также архимандритов, игумнов, протоиереев и иереев.

– Из архиепископов, – рассказывал Авраамий, – был отец Ефрем ростовский, архиепископ же новогородский отец Ефимий не был, но, как и епископ тверской, отец Илья прислал грамоту о своем единомыслии с нами на постановление отца Ионы. Все же прочие отцы епископы – Варлам коломенский и Питирим пермьский и аз – были.

Владыка Авраамий говорил обо всем с великой радостью, но Иван слушал довольно равнодушно, хотя был рад избранию владыки Ионы, которого очень любил. Однако когда Авраамий стал передавать речь Ионы, княжич заволновался.

– Слушай, Иване! – с увлечением воскликнул Авраамий. – Слушай, что изрек нам первосвятитель наш, митрополит Иона. Встал он из-за стола во весь рост свой и говорит: «Отцы духовные, возблагодарим Господа, что впервые церковь русская избрала главу собе по уставу апостолов и волей святителей русских, а не волей грецкого патриарха, впавшего ныне в ересь латыньскую… За пять веков, – гремит голос отца Ионы, – от равноапостольного святого князя Володимера до нынешнего государя нашего Василья Васильевича, все первосвятители были у нас иноземные, опричь токмо шести русских митрополитов, утвержденных царями и патриархами грецкими. Пять веков иноземные первосвятители радели не земле Русской и русским государям, а своим, иноземным!» Так восклицал радостно владыка Иона, и мы радовались с ним, ибо после латыньской унии Царьград впал в грех и ересь, а Москва наша станет ныне Третьим Рымом…