Ленинград-43 - Влад Савин

— По большому счету да, — усмехнулся человек в очках. — Нет, мы не предлагаем вам объявить войну Америке. Но неужели вы думаете, что эта война не начнется тотчас же, как умолкнут пушки войны этой? Поначалу это будет война дипломатии, торговли, пропаганды, вас будут ставить на место, втаптывать в грязь. И вас не оставят в покое, пока не добьются своего. И тогда вы вспомните нас — которых уже не будет. Конечно, останется какое-то количество населения, говорящего по-немецки и проживающего на бывшей нашей территории — вот только от нас они будут дальше, чем современные итальянцы от тех римлян!

— Короче, что вы можете нам предложить? — Берия говорил скучающим тоном. — Я долго слушал ваши речи, но какой, на ваш взгляд, конкретный результат? Ваш Еврорейх просуществует не больше года, по максимуму полтора… до мая сорок пятого, если вам очень повезет. И что вы можете нам обещать — то, чего мы не возьмем сами в ближайшее время?

— Например, лояльность и искреннее желание сотрудничать, — ответил человек в очках. — Знаю про ваше правило никому не прощать военных преступлений против русского народа, но лично я на Восточном фронте не был и восточной политикой рейха не занимался — следовательно, вины перед вашей страной не имею. Я говорю сейчас с вами не только от своего собственного лица, но и по поручению деловых кругов Германии, разделяющих мои взгляды, а также некоторого числа моих единомышленников в НСДАП.

— Вы понимаете, что при живом Гитлере перемирие между Германией и СССР невозможно даже теоретически?

— Фюрер, бесспорно, великий человек. Но мне также жаль, что покушение первого февраля сорвалось. Для политика всегда важно вовремя уйти. Он остался бы в истории как Вождь, поднявший страну из тлена и заплативший за свою ошибку жизнью, погибнув как солдат, на посту. Теперь же… если я скажу да, вы ведь возразите, что Сталин очень хотел бы видеть его в петле на вашей Красной площади — по приговору вашего суда?

— Красная площадь никогда не была у нас местом казни. Но вы не ответили на вопрос.

— Господин народный комиссар, вы же понимаете, что в Германии сейчас очень сложная политическая обстановка. Провал февральского заговора очень сильно ударил по нашим сторонникам среди генералитета и высшего офицерства — боюсь, что армия, несмотря на все последние события на фронте, еще сохраняет повиновение фюреру. Также у него есть войска СС и гестапо. И, по крайней мере сейчас, заговор против Гитлера представляется мне исключительно сложным и опасным мероприятием. И полагаю, я и мои единомышленники будут полезнее вам живыми и после завершения войны.

— Когда мы и сами всё возьмем, чем вы можете быть нам полезны? Лояльностью — ну так если верить вашей пропаганде, мы все сплошь дикари из азиатских степей, едим сырое человеческое мясо и намерены не оставить в Германии не только живых людей, но даже крыс и мышей — так, кажется, сказал Геббельс по радио неделю назад?

— Пропаганда и есть пропаганда. Имеющая цель не сообщить правду, а побудить толпу к поступкам. Тем более после вам понадобятся лояльные посредники, которые разъяснят населению разумность оккупационной политики и бессмысленность сопротивления. Вам ведь предпочтительнее будет получить в вассалы страну с работающей промышленностью — а не выжженную землю и трупы? А после того, что, уж простите, господин народный комиссар, делали на Востоке германские войска, очень многие из моих товарищей всерьез опасаются, что… Мы патриоты Германии и хотим, чтобы она продолжала жить, несмотря ни на что!

— Что ж, ваша позиция будет доведена до высшего советского руководства. И хотя не может быть и речи о заключении мира — но мы готовы проявить снисхождение лично к тем, кто будет столь же благоразумен. Конечно, к тем, кто не совершал военных преступлений перед нашим народом.

— Вопрос, господин народный комиссар. Вывоз с вашей территории ценностей считается таковым преступлением — если все убытки будут нами возмещены?

— Если будут. Не всё может быть оценено в марках или рублях. Я был сейчас в Ленинграде — по пути сюда. То, что солдаты вермахта сделали с дворцами и парками Петродворца, Пушкина, Павловска и Гатчины, гораздо больше подходит к образу диких варваров-людоедов. Чем вы расплатитесь за украденную Янтарную комнату — вашей Дрезденской галереей? Наподобие того, как с бельгийцами за Лувэн после той войны. И уж конечно, оценивать свой ущерб будем мы, а не вы — как и стоимость того, что вы предложите взамен. Ну, а репарации для погашения вреда нашему хозяйству вы должны будете заплатить обязательно — ни о каком снисхождении тут и речи быть не может!

— Принято, господин народный комиссар. Мы проиграли — и готовы заплатить. Это не чрезмерная ноша при нашем немецком трудолюбии. Однако мы хотели бы вашего понимания еще в одном вопросе. Наверняка англо-американцы потребуют от Германии продолжения выплат репарационных платежей еще за ту, прошлую войну. Поддержит ли это СССР?

— Наша позиция уже была озвучена. Германия должна будет прежде всего расплатиться с Советским Союзом, как со стороной, понесшей в этой войне наибольшие потери. Ну, а что касается претензий еще кого-то — лишь после нас. Трудно давать прогнозы на столь позднее время — но политическая ситуация может измениться.

— Я понял. Еще вопрос: будет ли плата взыскиваться со всего германского хозяйства в целом? Или же в переданной вам папке среди прочего есть список тех из деловых людей Германии, кто слишком фанатично поддерживал Гитлера, а также особенно жестоко эксплуатировал труд восточных рабочих? Моих товарищей там нет. Лично я считаю, что даже на войне должно оставаться место для гуманизма.

— Евреи в Голландии сказали бы про вас совсем иное. Как прежде поляки — среди которых вы истово выполняли приказ Гитлера «сделать из Польши ад на земле». Политика СССР — никто не должен остаться безнаказанным. Хотя, насколько мне известно, пока не уточнялось, относятся ли сюда содеянное не против нас.

— Война. Как поступать с враждебным элементом?

— Кто спорит… Однако же в качестве доказательства серьезности ваших намерений и возможностей СССР желает получить что-то от вас уже сейчас.

— Если это будет в наших силах.

— А если нет, то вы нам и неинтересны. Так вот, первое: мы желаем, чтобы люди вот по этому списку были переданы нам — живыми и здоровыми. Удобнее всего сделать это здесь, на территории Швеции, я полагаю?

— Так… про генерала Карбышева я слышал, а кто такой майор Гаврилов? И остальные фамилии в списке?

— А это имеет значение? Для вас важно, что без выполнения первого пункта нам вообще нет смысла иметь с вами дело. Как вы это осуществите, вам виднее — но, наверное, задача легче, чем Гитлера убить? И второе: германские промышленные предприятия не должны приводиться в негодность перед попаданием в наши руки. За американские бомбы вы, конечно, не отвечаете — но чтобы не было никаких взрывов, затоплений, эвакуации и демонтажа! Обоснование на ваше усмотрение — например, что предлагаемый кое-кем план приведет к полной дезорганизации и падению военного производства. Естественно, это относится и к территориям бывшей Австрии и Чехии.

— Это мы обеспечим. Вся собственность будет сохранена.

— И третье, персонально для вас, господин Зейс-Инкварт. Вот по этому адресу в Амстердаме, на прямо подведомственной вам территории, скрывается еврейская семья. Дом с секретом, но тут подробно написано, как войти. Всего восемь человек, главу семьи зовут Отто Франк, его жена Элит, дочери Марго и Анна, и еще четверо их друзей. Все они должны попасть сюда, в Швецию, в советское посольство. Надеюсь, у вас достаточно возможностей это обеспечить?

Артур Зейс-Инкварт, имперский наместник Нидерландской провинции в составе Еврорейха, министр без портфеля в правительстве рейха, группенфюрер СС, старый партийный товарищ Гитлера, пользовавшийся его абсолютным доверием (и в иной версии истории повешенный по приговору Нюрнбергского трибунала), лишь молча кивнул. Когда решается судьба Германии и лично своя — что стоят жизни каких-то восьми евреев?

И снова 14 января 1944. Берлин, Главное управление имперской безопасности, кабинет рейхсфюрера СС.

«Значит, заговорщики всё же решились, — подумал Гиммлер, — те, кого русские хотели получить, были переданы им вчера».

С Карбышевым было сложнее — фигуры такого ранга на виду. Так не было условия, чтобы непременно под своим именем, и в концлагере Маутхаузен не так трудно было найти похожего человека — и генерал РККА Дмитрий Михайлович Карбышев официально умер и был похоронен, ну а некто с другим именем и даже другой национальности был изъят «для оперативных нужд». А Гаврилов — это не тот ли майор, который, находясь в плену, сумел попасть в русский фильм про Брестскую крепость, прошедший с фурором даже в Англии и США? И еще шесть русских офицеров, в чине от капитана до полковника — надо будет уточнить, чем они знамениты. А вот зачем Сталину понадобилась какая-то еврейская семья из Амстердама? Когда их вытаскивали из убежища, у Отто Франка случился сердечный приступ, вот забота была у гестапо — оказать медицинскую помощь и успокаивать, что всех везут не в концлагерь, а на свободу? Причем русские хотели получить Франков «с вещами», пришлось выполнить, только весь багаж тщательно досмотрели — какие ценности везут? Бриллиантов и золота не нашли, хотя искали очень старательно, вот в рапорте подробная опись, даже дневник одной из дочерей, Анны, с педантизмом перефотографировали и подшили к делу.