Карьера - Александр Николаевич Мишарин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он с трудом договорил фразу.
— Нет! Ты не знаешь, что такое царь… — еще тише добавил он.
— Конечно. Он — «помазанник божий»? — попытался шутить Олег.
— Вот именно, — скривил губы Логинов. — У него хоть было перед кем грехи отмаливать?! Кому поклоны за неправедность отбивать?! А мне?.. «Самому» — Генеральному? — Не дождешься!
Его лицо стало жестким, каким-то татарским…
— Выходит… Так? — попытался поддержать Нахабин.
— Так? Да не так! — огрызнулся Логинов. — А ты ведь не веришь? Что тебе конец?! — неожиданно прямо в глаза выпалил Иван Дмитриевич. — Молод? Да? «Жизнь играет»? Или… На какие-нибудь связи? Рассчитываешь…
Он перекинулся через стол и крикнул: — Нет! Нет! Уже твоих связей! Порвали их Корсаков с Манаковым… В клочки!
— И вы? Тоже? — тихо, догадываясь, еле-еле усмехаясь, сказал Олег Павлович. — Логинов не ответил.
— Ах, Иван Дмитриевич! Я же… «свой»! Ваш! Сын, племянник… Ближе! Выкормыш ваш! Продолжение ваше… И плохого, и великого. Всего-всего… Уж кто-кто как не я вас знаю! И вы — меня! Ежели — по совести? В последнем, может, разговоре? Иван Дмитриевич! Я ведь отца не знал… Вы мне его заменили! Я, может… Именно этого слова «сынок» всю жизнь от вас ждал! Хоть и не принято здесь! Не положено! Не те отношения! Но ведь — по душе-то? Это — так?! Себе-то вы не сможете…
Олег замолчал, потому что с какого-то момента почувствовал, что Логинов уже не слышит его слов.
Не доходят они до него.
— Болтовня! Все болтовня! — спокойно сказал Иван Дмитриевич и встал. — Смогу!
На вопросительный, испуганный, какой-то собачий взгляд Нахабина объяснил почти спокойно:
— Смог… Уже! Неужели думаешь, что без моего согласия Манаков с племянником на тебя всех собак спустил? Месяцами… По твоему следу могли идти?
— Месяцами?! — машинально, оторопело переспросил Нахабин.
— А как… Ты думал? Разве за два-три дня… Такое вскрыть? Да еще так, во всех подробностях! Прямо хоть к прокурору подшитое дело неси!
— «Без вас…» — повторял и повторял Олег Павлович… — «Без Вашего…» Ничего бы не было?! Хоть они тут бы на стену бросались…
— Вот именно… На стену!
Логинов встал у угла нахабинского стола. Засунул руки в карманы. Раскачивался на каблуках, готовясь к последней части разговора. И тогда Олег Павлович Нахабин не сдержался.
— Значит, все-таки старик Корсаков?! — затравленно глядя на вчерашнего покровителя, благодетеля, зло спросил Нахабин.
— «Старик»?
Логинов теперь даже не смотрел в его сторону.
Только все более явственная бледность покрывала его лоб, щеки, узкие губы…
Даже его очки казались Нахабину теперь какими-то матово-мертвыми…
— А ты знаешь… Сколько мне лет? — неожиданно, после молчания, спросил Логинов. Он внимательно разглядывал носки своих черных, блестящих башмаков.
И сам же ответил: — На следующий год — семьдесят три! У меня уж мало времени! И на свои-то… Заботы осталось!
Добавил почти шутливо: — Как говорится — «с гулькин нос»! Так же стремительно, неожиданно, как появился, он вышел из кабинета.
Перед глазами Ивана Дмитриевича мелькнула какая-то знакомая фигура в нахабинском предбаннике, распахнувшая перед ним дверь…
Потом долгий, неправдоподобно-долгий, как ему показалось, коридор…
Неожиданно он остановился, увидел, что такой знакомый коридор, оказывается, на повороте упирается в уступчик, кончающийся окном.
Там стояли два простых, аккуратно поставленных (как в казарме, почему-то мелькнуло у него)… Два простых, крепких стула.
Иван Дмитриевич, зачем-то оглянувшись, подошел и выглянул в высокое окно, за которым были видны только верхушки деревьев старого бульвара.
Неожиданно перед самыми его глазами, ударяясь и ударяясь в теплое, чистое, солнечное стекло, начала биться небольшая птичка…
Она вспархивала и махала мелко-мелко крыльями… Стучала желтым клювом в стекло… Словно стараясь попасть в лицо Ивана Дмитриевича.
«Ударить! Клюнуть… Прорваться к нему?..»
Логинов инстинктивно сделал шаг от окна, а птица все билась и билась в широкое, старинное, добротное непробиваемое стекло. Он отвернулся. Замер…
«Неужели и впрямь… так сильна власть этих вещей?! Драгоценностей?! Золота? «Антиквариата»?! «Произведений ювелирного искусства»?!
Ведь это же — «побрякушки»! И именно они? Стали сегодня, сейчас… В годы его старости… Смыслом и целью жизни тысяч и тысяч! Сильных, умных, хитрых… А иногда и безжалостных людей?!
Они скупают, рвут, торгуются… Вырывают, спекулируют чем попало! И видят высший смысл — «во всем этом»?! Что, как казалось ему, Логинову, давно ушло?!
Все дело — в золоте?! В самом древнем? В самом простом!
«В злате»?!
Логинов почувствовал, что говорит вслух…
«А как же тогда… Он? Он-то, Ванька Логинов, держал все эти побрякушки, перебирая стол брата. Но ведь не польстился! Брезговал ими даже! А теперь — за них продается все! Погоны, звания, посты… Целые районы… Да что там районы! Если те, в бесконечных генеральских звездах, сами хватают, тащат, выторговывают, чтобы закрыть глаза на все! На счета в швейцарских банках, на вывоз валюты, на национальные достояния… Аж до Алмазного фонда добрались! Куда тогда — дальше? Когда всему — на их черном рынке! — есть твердая цена. Даже партийному билету! С Ленинским профилем красная книжка — что она для них?! Когда какая-нибудь мразь в форменной фуражке берет десяток тысяч в валюте, чтобы выпустить любого преступника за кордон — сам и отправит, и в самолет посадит…»
Иван Дмитриевич зачем-то полез в карман, но там, кроме связки ключей, ничего не было. Он постучал ключом по окну, словно играл с птицей.
Потом ударил сильнее… И птица вдруг соскользнула с подоконника… Упала, исчезла… растворилась, то ли в городе, то ли в его сознании. Он сел на один из стульев с прямой спинкой. На тот, что ближе к окну… Он еще чего-то ждал! Чего? Он не мог бы сказать точно.
— Иван Дмитриевич!
Крупная женщина в черном сарафане, в пышной идеально-белой кофточке (делопроизводитель какого-то отдела?) стояла над ним.
— Вам… Нехорошо?
— Почему? — вздрогнул он.
Она странно посмотрела на него.
— Что? Что-нибудь… Случилось? — резче спросил Логинов.