Семена прошлого - Вирджиния Эндрюс

Она простонала жалобным голосом:

— Мама, помоги мне!

— Разве я не старалась помочь тебе? Не прикладывала для этого достаточно усилий? Послушай меня, Синди, хоть однажды внимательно послушай! Любовь сильна только тогда, когда ты сначала долго изучаешь личность своего любимого; позволяешь ему узнать твою личность, а уж потом начинаешь думать о сексе. Тем более не идешь на поводу у первого встречного!

Она в досаде посмотрела на меня:

—      Мама, все книги только и пишут, что о сексе! Нигде в книгах ничего не сказано о любви. Между прочим, большинство психиатров говорят, что такого понятия, как любовь, вообще не существует. И ты сама никогда не объясняла мне, что такое именно эта любовь. Я даже не знаю, существует ли она. Я думаю, что секс в моем возрасте так же необходим, как вода и пища, а любовь — не что иное, как возбуждение. Это означает, очевидно, что твое сердце сильно бьется, что учащается пульс, кровь горит, а дыхание учащается… Но тогда эта самая любовь — просто природная потребность, а секс ничем не хуже, чем желание поспать. Так что, несмотря на твои старомодные идеалы, я все равно не вижу ничего дурного в том, чтобы уступить, если парень упрашивает тебя. Да, и не смотри так на меня! Виктор хотел меня, а я — его! Он не заставлял меня, не насиловал. Да, я хотела того же, что и он, и позволила ему сделать это!

Она вскочила и посмотрела на меня в упор голубыми глазами:

— Ну, что ж ты?! Давай, назови меня грешницей, как называет Барт! Кричи, говори, чтобы я убиралась; грози, что я попаду в ад! Я поверю тебе не больше, чем я верю ему. Если все это так, тогда девяносто девять процентов людей — грешники, и им дорога в ад, включая тебя и твоего брата!

Потрясенная и оскорбленная до глубины души, я не смогла ничего сказать и вышла.

Проходили чудесные летние дни, а Синди все дулась на меня, на Барта, даже на Криса, запершись в своей комнате. Если к столу выходили Барт или Джоэл, она отказывалась есть. Она даже перестала принимать душ по нескольку раз в день. Ее волосы стали такими же тусклыми, как у Мелоди в ее последние несчастливые месяцы в нашем доме; и, казалось, она встала на тот же путь забвения всех нас, что и Мелоди. Однако даже горечь ее положения не отняла у нее огня и красоты, и ее глаза все еще блестели, а сама она была все так же хороша.

— Ты добьешься лишь того, что станешь чувствовать себя несчастной, — сказала я ей однажды, войдя в ее комнату и увидя, как она поспешно выключает телевизор. В ее комнатах было все, что может пожелать молодая женщина, всевозможные предметы роскоши, исключая лишь телефон, но Синди будто стремилась доказать всем, что ей в жизни не остается ничего, кроме единственного удовольствия — смотреть телевизор.

Она сидела на кровати, с обидой глядя на меня.

— Отпусти меня, мама! Пойди к Барту, скажи ему, что я уезжаю и никогда больше не потревожу его. Я никогда не вернусь в этот дом! НИКОГДА!

— Куда ты уедешь, Синди, и чем ты будешь заниматься? — спросила я, опасаясь, что однажды она тайком убежит, и мы никогда больше не узнаем о ней. Денег у нее было самое большее на две недели.

— Я БУДУ ЖИТЬ ТАК, КАК Я ХОЧУ! — закричала она. По ее бледному лицу, уже потерявшему красивый летний загар, потекли слезы жалости к самой себе. — Ты и отец всегда были щедрыми ко мне, поэтому у меня не будет необходимости торговать собой за деньги, если это то, о чем ты думаешь. Но именно сейчас мне хочется этого. Я теперь ощущаю себя именно тем, о чем говорил Барт, и от чего он меня предостерегал. Так пусть он торжествует!

— Нет уж, тогда оставайся в этих комнатах до тех пор, пока ты не ощутишь себя тем, чем я хочу, чтобы ты была. И только тогда, когда ты сможешь разговаривать со мной уважительно, без крика, и принять здравое решение о том, что ты намереваешься делать в этой жизни, — только тогда я помогу тебе уехать из этого дома.

— Мама! — с рыданиями бросилась она ко мне. — Я не могу выдержать твоей ненависти! Я же не виновата, что люблю мальчишек, а они — меня! Я была бы рада хранить и беречь себя для некоего прекрасного принца, но я никогда его не встречала в жизни! Когда я отказываю мальчишкам, то они просто идут к другой девушке, которая не откажет. Как тебе это удалось, мама? Как ты удерживала всех этих мужчин возле себя, и они любили тебя и только тебя?

Всех этих мужчин? Я не знала, что ответить на это.

Как и все родители, застигнутые врасплох вопросами детей, я постаралась избежать ответа, которого у меня и не было.

— Синди, ты ведь знаешь, что мы с отцом очень любим тебя. Джори тоже любит тебя. А близнецы улыбаются, как только завидят тебя. Поэтому прежде, чем сделать что-нибудь необдуманное, обсуди это с отцом, с Джори; посвяти нас в свои планы. И если они разумны, мы поможем тебе в их осуществлении.

— А вы не расскажете Барту? — с подозрением спросила она.

— Нет, милая. Барт уже доказал всем нам, что он становится неразумным, как только речь заходит о тебе. С того самого времени, как ты вошла в нашу семью, он оскорблял тебя, но и теперь я не вижу значительных изменений. Что касается Джоэла, он мне не нравится так же, как и тебе, и он не имеет права обсуждать твое будущее.

Она обняла меня за шею:

— Ах, мама, прости меня, я наговорила столько глупостей и плохих слов! Мне хотелось кого-нибудь обидеть так же как Барт обидел меня. Спаси меня от Барта, мама! Помоги мне, пожалуйста!

После того, как мы обсудили ситуацию с Джори, Синди и Крисом совместно, мы нашли способ спасти Синди не только от Барта, но и от нее самой. Я пыталась остудить порыв Барта наказать Синди более сурово.

— Она лишь добавляет масла в огонь! — кричал Барт. — В деревне уже говорят бог знает что! Я пытаюсь вести достойную, богобоязненную жизнь, и не надо говорить мне, что ты там слышала обо мне! Да, я признаю, что некоторый период своей жизни провел в пакости и грязи, но теперь все изменилось. Я не получал удовольствия от общения с теми женщинами. Лишь Мелоди — единственная женщина, которая дала мне нечто похожее на любовь.

Я постаралась не изменить выражения лица: как же скоро и легко он отвернулся от нее, несмотря на чувство, «похожее на любовь»!

Оглядывая его офис, я вновь и вновь спрашивала себя, не любит ли Барт вещи больше, чем людей. Взгляд мой задержался на дорогостоящих, роскошных античных и восточных вещицах, которые он покупал на аукционах: каждая из них стоила сотни тысяч долларов. Мебель, купленная Бартом, заставила бы позавидовать меблировщиков Белого дома. Да, он станет богатейшим человеком мира, если станет наращивать капитал вокруг своих ежегодных пятисот тысяч, что он и делал до сих пор, судя по его приобретениям. Еще до того, как он станет полновластным наследником капитала Фоксвортов, он уже будет миллионером. Он блестящий финансист; он умен и пронырлив. Какая жалость, что для человечества он станет просто еще одним миллионером — никем более.