Семена прошлого - Вирджиния Эндрюс

— Отец теперь не единственный в нашей семье, кто сумеет изобразить пасмурное небо и создать у зрителя ощущение влажности, или поместить каплю росы на лепесток розы так, чтобы можно было ощутить ее аромат, — говорил он мне с горделивой улыбкой. — Я расту как художник, мама.

Находясь с Мелоди в одном доме, он жил более полнокровной жизнью, чем она. Он сам придумал лямочные приспособления через плечо, чтобы всюду возить с собой близнецов. Его восторг при виде их улыбок трогал мое сердце. И это же выражение любви и восторга настолько раздражало Мелоди, что она выходила из детской.

— Они любят меня, мама. Посмотри, это отражается в их глазах!

Близнецы теперь знали Джори лучше, чем собственную мать. Выражение лица Мелоди, изредка глядящей на своих детей, было пустым и задумчивым.

Да, малыши не только точно знали своего отца, но и полностью доверяли ему. Когда он брал их на руки, они начинали смеяться.

Мелоди очень похудела, ее когда-то прекрасные волосы развились и стали тусклы.

Я входила в ее комнату всегда без приглашения, и по-видимому, была нежелательной гостьей.

— Мелоди, чтобы развились материнские инстинкты, нужно время, я понимаю. Но этот период у тебя затягивается. Ты все переложила на меня и горничных. Дети не будут признавать в тебе мать, если ты будешь так отдаляться от них. Ты ищешь в жизни любви, и ты найдешь ее, когда их глазки засияют при виде тебя, и они улыбнутся от счастья, когда ты войдешь в детскую. Никто в жизни не даст тебе больше, чем дети. И с тех пор, как они признают в тебе мать, твое сердце будет согревать всепоглощающая любовь.

Ее улыбка быстро погасла.

— А когда у меня был шанс стать матерью для моих детей, Кэти? Когда я встаю ночью, вы уже возле них. Когда я поднимаюсь утром, вы уже искупали и переодели их. Пока у них такая бабушка, они не нуждаются в матери.

Я была потрясена несправедливостью сказанного. Я часто лежала в кровати и слышала непереносимо долгий детский крик. К детям никто не подходил, приходилось вставать мне. А что мне оставалось — не обращать внимания на их плач? Моя комната была в другом крыле дома, комната Мелоди — через коридор от детской.

По-видимому, она предвидела мои возражения, потому что ее голос превратился вдруг в змеиное шипение:

— Вы всегда правы, не так ли, моя свекровь? Вы всегда добивались в жизни чего хотели, но есть одна вещь, для вас недостижимая. Это — уважение и любовь Барта. В то время, когда он любил меня, а он действительно любил меня, он сказал мне, что ненавидит, презирает вас. Я тогда пожалела его, а еще больше — вас. Но теперь я понимаю, отчего у него такие чувства к вам. Потому что с такой матерью, как вы, Джори не нужна такая жена, как я.

Следующий день был четверг. С утра у меня было тяжело на сердце от вчерашних слов Мелоди. Я вздохнула, села и свесила ноги с кровати. Впереди был тяжелый день, потому что вся наша прислуга, кроме Тревора, по четвергам получала выходной. По четвергам я, как когда-то моя мать, готовилась к приезду любимого человека. И только с его приездом, в пятницу, я по-настоящему оживала.

Когда я вошла в комнату Джори с чисто вымытыми и перепеленутыми детьми, он молча плакал, держа в руке длинный листок бумаги кремового цвета.

— Прочитай, — сказал он, положив листок на стол близ своего кресла и приняв у меня из рук детей. Затем он спрятал мокрое от слез лицо в пушистые волосики сына и дочери.

Я взяла письмо: плохие вести почему-то всегда приходили в Фоксворт Холл на кремовых листках.

«Мой дорогой и любимый Джори, я — трусливая женщина. Я всегда знала это, но надеялась, что ты этого никогда не узнаешь. Ты всегда был сильным. Я люблю тебя и, без сомнения, всегда буду любить, но я не смогу жить с человеком, который не сможет больше удовлетворить меня.

Я смотрю на твое ужасное кресло и на твою неподвижность, к которой ты привык, и знаю, что я не привыкну к этому никогда. Твои родители добивались от меня, чтобы я вернулась к тебе, чтобы я поговорила с тобой откровенно. Но я не могу сделать этого, иначе может прозвучать что-нибудь, от чего я сойду с ума. Ты можешь своей лаской удержать меня, а я должна уехать, пока не потеряла разум.

Ты же видишь, милый, я уже стала наполовину безумна, живя в этом доме, в этом ужасном, ненавистном мне доме, который обманывает своей роскошью. Я часто лежу на своей одинокой кровати и мечтаю о балете. Я слышу звуки музыки, она все время звучит в моем воображении. Я должна вернуться туда, к этой музыке. Я знаю, что это эгоистично и жестоко, но прости меня, если можешь.

Прошу тебя, не говори дурного обо мне нашим детям, когда они вырастут и начнут спрашивать о своей матери. У тебя есть все основания ненавидеть меня, потому что я предала и тебя, и детей. Но молю тебя, не надо меня ненавидеть, и пусть дети думают обо мне хорошо.

Вспоминай меня такой, какой я была в наши молодые и счастливые годы, когда мы были хозяевами своей жизни.

Не вини ни в чем ни себя самого, ни кого-либо другого. В том, что я наделала, виновата лишь я одна. Считай, что я не приспособлена к жизни; я никогда не жила реальностью — и не смогу. Я не могу глядеть в глаза жестокостям этой жизни, которая разбивает мечты и уничтожает людей. Считай, что я — просто фантазия, созданная твоим и моим воображением, и тогда ты легче смиришься с моим уходом.

Прощай, моя любовь, моя первая прекрасная любовь и, к сожалению, единственная искренняя любовь. Желаю тебе найти такую же редкую женщину, как твоя мать. Она — единственная, кто в силах примирить тебя с реальностью, пусть даже и жестокой. К сожалению, Бог не наградил меня такой же матерью, как твоя.

С любовью и раскаянием,

твоя Мел».

Листок выпал из моих рук и, затрепетав, упал на пол. Мы с Джори оба смотрели на него таким грустным и таким безнадежным взглядом.

— Ну, вот и кончено, мама, — безжизненным голосом проговорил он. — То, что началось, когда мне было двенадцать лет, а ей одиннадцать, — кончено. Я построил всю мою жизнь вокруг нее, предполагая вместе дожить до старости. Я отдал ей лучшее, что мог предложить, но ей этого было недостаточно, потому что волшебная сказка кончилась.

Я хотела сказать ему, что Мелоди не осталась бы с ним и тогда, если бы он продолжал танцевать. Теперь это было ясно. Ее натура отвергала непонятную ей способность жить, несмотря ни на что, и оставаться человеком.

Нет, подумала я, это несправедливо. Говорить ему это — жестоко.

— Прости, Джори, мне очень жаль… — я не досказала то, что хотела: — Но ты справишься с жизнью и без нее.

— Мне тоже жаль, — прошептал он, избегая встречаться со мной взглядом. — Какая женщина теперь согласится жить со мной?