Посол эмира - Клыч Мамедович Кулиев

поможет. Сперва изобьют до полусмерти, потом бросят в сиях-чах[49] или затолкают в кенне-хану[50]. — Красивое лицо Фархуддина заметно помрачнело. — Вот так и живем в вечном страхе, а ведь это сказывается! Доктора, между прочим, утверждают, что постоянное нервное напряжение ведет к тяжелым последствиям, к острым недугам. А если этими недугами страдает вся страна?.. Весь народ? Что делать в таком случае?

Мы молчали. Разговор принял политический характер, а ведь, в сущности, мы знали о Фархуддине лишь то, что он отважился спрятать у себя Максуду-ханум. Внешне он был очень приятен, густые изогнутые брови смыкались на переносице, волнистые черные волосы то и дело падали на лоб, и он пятерней отгребал их назад, усы явно шли к его строгому, благородного овала, лицу. Вот и все, что мы знали о Фархуддине. Не так уж много, чтобы поддерживать острую политическую беседу, хотя высказываемые им взгляды и настроения безусловно нам импонировали.

За себя я могу поручиться — буду слушать, но молчать. Но Ахмед… Он заводится, как говорят, с полоборота и тогда уже способен выпалить что угодно, не сообразуясь с аудиторией. Опасаясь, что и сейчас он не изменит себе, я выразительно на него глянул. Понял он мой взгляд или нет, но шутливо включился в разговор:

— Ну уж, если артиллеристы говорят о вреде нервных напряжений, то что же сказать нам с высоты наших жалких кляч?

Фархуддин подхватил шутку:

— Нет, кавалеристам куда лучше! Конь везде пройдет, мчись на нем по просторам, маневрируй как хочешь! У нас же возможности куда скромнее. Конечно, подкатить пушку к воротам Арка и открыть огонь — дело нехитрое. Но… Видимо, пока еще не настал подходящий момент. — Улыбка сползла с его лица, уступив место озабоченности.

Я с опаской глянул на Ахмеда, мне казалось, он вот-вот заговорит в полный голос. Но, видимо правильно истолковав мое молчание, он сидел склонив голову, будто изучал замысловатый рисунок, вытканный на плюшевой скатерти.

Однако молчание было неловким, и хозяин дома не мог этого не почувствовать.

— Конечно, — начал он, будто продолжая мою мысль, — вы меня не знаете. Но о вас мне много рассказывал Мухсин, мы ведь часто встречаемся здесь или у него дома и часами разговариваем на разные темы. Слава аллаху, проблем хватает! То, что сегодня происходит в мире, так стремительно и быстротечно, что не успеваешь всего осмыслить, во всем как следует разобраться. Прежде всего я, конечно, имею в виду события в России… — Он замолчал. Похоже, он просто изнемогал под грузом собственных размышлений и переживаний и рад был случаю излить кому-то душу. — Я долго жил в России, знал там прекрасных людей, полюбил русское искусство, русские обычаи, — в общем, я с благодарностью вспоминаю этот великий народ. Меня покорило то, что он не ведает ни националистических настроений, ни шовинистического высокомерия по отношению к другим национальностям. Извините, пожалуйста… — Фархуддин встал и на минутку вышел в соседнюю комнату. Он вернулся с книгой в руках. — Вот это автобиография эмира Абдуррахмана-хана…

Я знал эту книгу, познакомился с нею как раз незадолго до выезда в Бухару. Мой дед рассказывал, что Абдуррахман-хан начал писать ее во время эмиграции, в Туркестане, и даже читал ему отдельные отрывки.

Фархуддин, видимо, тоже внимательно отнесся к труду Абдуррахмана-хана: между страниц было заложено много бумажных полосок. Быстро найдя нужное место, он внятно прочитал:

— «Я удивлен одной стороной в политике России в Азии: именно в русском Туркестане, среди русско-восточных подданных России… смешанные браки и социальное общение между нациями наблюдаются более часто, чем между англо-индийцами и индусами в Индии, которые всегда очень удалены друг от друга. Если англичанин женится на туземке из Индии, то все английское общество смотрит на эту пару с осуждением и презрением. Результатом этого является то, что англичане и индусы не могут изучить внутренний мир и психологию друг друга и потому живут в отчуждении».

Фархуддин закрыл книгу.

— Видимо, эмир Абдуррахман-хан был наблюдательным человеком, он подметил одну из характерных и важных черт жизни Туркестана. Ведь в самом деле, русские охотно общаются с местным населением, не считают для себя зазорными контакты с узбеками, таджиками, туркменами, киргизами… Вступают даже в браки.

За окнами вновь послышался шум машины, и тут же к нам вбежал радостно возбужденный Мухсин. По одному его виду можно было с уверенностью сказать: все в порядке! Глаза его улыбались, из них исчезло беспокойство, все лицо светилось.

— Ну? — одновременно обратились к нему мы с Ахмедом.

— Едем ко мне! — вместо ответа выпалил Мухсин.

— Это почему же? — удивился Фархуддин. — Можно сказать, только успели познакомиться, разговориться, и вдруг… Кстати сказать, Мухсин, твои друзья не больно-то словоохотливы…

— Так ты, наверно, эмиров клянешь? — усаживаясь напротив меня, с шутливым укором спросил Мухсин. — А они за своего Амануллу-хана готовы собственные головы прозаложить.

— Так я и почувствовал!

Я решил уточнить:

— Не за Амануллу-хана, а скорее, за его политику! Потому что, если бы Аманулла-хан правил так же, как его отец, я не мог бы его поддерживать.

— Вот бы нашему Саиду Алим-хану хоть десятую долю того патриотизма, который проявляет в своей деятельности Аманулла-хан! — мечтательно заметил Фархуддин. — Я бы тоже голосовал за него обеими руками!

Дверь бесшумно распахнулась. Высокий молодой парень, отвесив Фархуддину почтительный поклон, сказал:

— Прибыл человек из Ситора-и-Махи-Хосса!

Фархуддин неохотно поднялся, вышел, но через минуту вернулся опечаленный.

— Видимо, опять где-то стряслась беда, — сообщил он, досадливо морщась. — Командующий артиллерией прислал за мной машину, надо ехать в летнюю резиденцию эмира. Простите меня…

Мухсин словно обрадовался этой вести. Вскочив на ноги, он воскликнул:

— Отличная новость! Стало быть, его величество эмир о вас соскучился? Ну, в таком случае прямо из Ситора-и-Махи-Хосса приезжайте ко мне. Мы будем ждать.

— Нет-нет! — замахал руками Фархуддин. — Обед готов! Вы не должны уходить, не отведав хлеба-соли…

Но все же мы уговорили его, что тоже должны ехать. И наши машины двинулись с места в разные стороны.

У дома Мухсина мы вышли из машины, и в ту же минуту я заметил двух незнакомцев, возникших словно из-под земли. Было ясно, что они нас ждали. Сам того не заметив, я сунул руку в карман, где лежал пистолет. Насторожились и мои друзья.

На незнакомцах были тюрбаны и полосатые халаты. Один из них, высокий, дюжий детина, подошел ко мне вплотную и по-русски прошептал:

— Добрый вечер, господин капитан…

Я не ответил на приветствие, а при свете луны постарался внимательнее рассмотреть его лицо.

— Меня прислал командир Степанов, — продолжал дюжий детина все тем же шепотом. — Можно