Секстет - Салли Боумен

Мальчиком он стрелял крыс в амбаре у своего дяди. Это было непросто, потому что крысы были ловкими и быстрыми. Они умирали не сразу – долго извивались, кувыркались и визжали. Это было отвратительно, но он смотрел как завороженный. Особенно мерзко было собирать дохлых крыс – его преследовал суеверный страх, он боялся, что какая-нибудь из них оживет и укусит его. Он обнаружил также, что живые крысы уносят куда-то трупы. Они делали это ловко и смело, их не отпугивало даже его приближение. Корт не понимал, зачем они это делают: устраивают ли собратьям пышные похороны или пожирают их. Он стоял, уставившись на стену, на лбу выступили капельки пота. Все детские страхи ожили в нем. Но скрежещущий звук внезапно оборвался.

– Джонатан, ты хочешь, чтобы я почитала, или рассказать тебе историю? – спросила Мария, когда шаги Наташи замерли в отдалении. Хлопнула дверь. Мария включила ночную лампочку. Джонатану было с ней хорошо – не так хорошо, как с родителями или Анжеликой, но все равно хорошо. Он уже привык к Марии.

Специальностью Марии были сказки, и знала она их очень много. Она рассказала ему о Гензеле и Гретель, о Красной Шапочке, о Рапунцеле, о Золушке и Спящей Красавице, заколдованной злой мачехой, которая, по словам Марии, была ведьмой.

Мария очень убедительно изображала ведьм. Джонатан от души наслаждался этими представлениями в «Карлейле» в обществе Анжелики. Но ему не особенно хотелось, чтобы это происходило здесь, в «Конраде». В «Конраде» никогда не бывало спокойно и тихо, всегда слышались какие-то странные звуки – как раз тогда, когда он укладывался спать.

– Мы можем посмотреть новую книгу про животных, – несколько неуверенно предложил он. – Мне папа подарил на День Благодарения. – Помолчав, он продолжал: – Папа сейчас внизу с мамой. Может быть, он станет у нас жить.

– Это будет просто чудесно, правда? – обрадовалась Мария.

Она сняла очки – чтобы лучше видеть его. Раньше Джонатан никогда не видел ее без очков с толстыми и выпуклыми линзами, а теперь, когда увидел, подумал, что у нее странные глаза – близко посаженные и желтоватые. Он всегда думал, что глаза у Марии карие. Он так и сказал.

– Карие, зеленые, голубые… – Мария захлопнула книгу. – Контактные линзы. Все цвета радуги. В наше время глаза можно покупать в магазине. А ты не знал?

– Не знал.

– Толстая, худая, блондинка, брюнетка, бледная, загорелая… – Мария рассмеялась. – Женщина может стать какой угодно. Это магия, мистер Зоркий Глаз. – Она ущипнула его за руку.

Джонатану не понравилось, как она это сказала, да и ущипнула она его довольно чувствительно. Он с сомнением взглянул на нее. Он бы не удивился, если бы узнал, что Мария волшебница. Она приходила к его матери в «Карлейл» делать ей массаж перед спектаклем с кучей разных баночек, в которых были мази. Однажды Мария сказала ему, что мази волшебные. А когда он рассказал об этом матери, та улыбнулась: «В своем роде волшебные. Они хорошо пахнут и помогают мне расслабиться».

Джонатан потянул носом. Мария едва уловимо пахла своими мазями, и он узнал запахи розмарина и лаванды. Однако они не вполне скрывали другой, более резкий запах. Это мог быть запах крови или пота – от Марии пахло волнением, возбуждением. Он потянул ее за рукав.

– Мария, твои специальные мази – они волшебные? Ты их сама делаешь?

– Конечно. Я их мешаю, мешаю, мешаю…

– А что ты в них кладешь?

– Глаза тритона и вороньи лапки. Улитки, ракушки и зеленые лягушки. Конфеты, пирожные, сласти всевозможные. – Она закашлялась. – Когда-то у меня был маленький мальчик. Знаешь, что с ним случилось? Сначала он рос у меня в животе. Ты знаешь, что маленькие дети живут в животе?

Он бросил на нее презрительный взгляд.

– Конечно, знаю. Про это написано в моих книжках. Человеческие дети остаются там девять месяцев. У маленьких зверей это время гораздо меньше, а у слонов…

– Ну, мой маленький мальчик не оставался там девять месяцев, мистер Умник. – Она снова ущипнула его. – Он был там всего три месяца. – Она похлопала себя по животу. – Ему как раз хватило времени, чтобы отрастить пальчики на руках и на ногах, и глазки, и ушки. А потом – знаешь что? Потом пришел дядя доктор и высосал, вырезал, выковырнул его оттуда. Потом его положили в ведро, потому что он стал как фарш. Красный фарш.

Джонатан замер, притих как мышь. Сегодня с Марией было что-то не так. Дело было не только в том, что она говорила ужасные вещи, дело было в том, как она их говорила. Она все время открывала и закрывала рот, как рыба, пыхтела, а рот у нее был весь перекошенный, страшный. Она начала плакать, но она делала это не так, как его мать, которая плакала беззвучно, у нее только слезы катились по щекам. Мария плакала очень громко, и лицо у нее при этом кривилось и дергалось. Джонатану совсем не хотелось до нее дотрагиваться, но он встал на колени в кроватке и обнял ее за шею.

– Мария, не плачь. Пожалуйста, не плачь. – Он заткнул уши руками и изо всех сил старался не думать о мальчике, который превратился в красный фарш. – Мария, давай я позову маму.

– Нет, не надо. – Она перестала плакать так же внезапно, как начала. Теперь она улыбалась. – Все в порядке. Просто я иногда скучаю по нему, по моему маленькому мальчику. Ему сейчас было бы пять лет. Ты мог бы с ним играть, как с младшим братиком, он бы тебе понравился. А теперь ложись. Я тебя укрою.

Джонатан хотел возразить, но не смел ослушаться – ему было страшно. Он лег в постель и вытянулся.

– Засыпай поскорее, слышишь? – Она наклонилась над ним, ее желтые глаза светились, а изо рта пахнуло чем-то горьким и мятным.

– Я засну, засну, – торопливо проговорил Джонатан. Он старался не думать о том, что ему хочется в туалет, а ему ужасно хотелось, но он боялся об этом сказать. Мария взяла его за руку и начала отгибать пальцы один за другим. Это было не очень больно, только чуть-чуть.

– И я хочу, чтобы ты лежал тихо-тихо и не звал меня, когда я буду смотреть телевизор. Я хочу посмотреть телевизор и не хочу, чтобы ты мне мешал. Знаешь, что я сделаю, если ты мне помешаешь?

Джонатан помотал головой.

– Я открою дверь того шкафа в холле и выпущу домового. Его зовут Джозеф, и я велю ему с тобой разобраться. Тебе это не понравится. Знаешь, что он делает с гадкими мальчишками, маленькими всезнайками вроде тебя? Он их ест. Он съедает их пальцы, и уши – это его любимая еда. А потом он откусывает им пиписки, так что остается большая дыра, и тогда он начинает высасывать их внутренности – и сердце, и легкие, и печень. Он их глотает, как фарш. А теперь спи крепко, моя прелесть, – рассмеялась она и выключила свет.

Джонатан лежал в темноте, боясь пошевелиться. Писать хотелось еще сильнее. Он сказал себе, что домовых не бывает, а в шкафу лежат простыни. Потом он услышал шаги в коридоре. Он смотрел в темноту, вцепившись в плюшевого медведя. Вдруг по его ногам потекла теплая струя. Сначала он почувствовал облегчение, но потом стало холодно. Он напряженно прислушивался, но шаги стихли.