Секстет - Салли Боумен

Салли Боумен

Секстет

В воздухе Америки витают духи и призраки.

Ипполита:

Как странен, мой Тезей,

рассказ влюбленных.

Тезей:

Скорее странен, чем правдив.

Не верю

Смешным я басням

и волшебным сказкам.

У всех влюбленных, как

у сумасшедших,

Кипят мозги: воображенье их

Всегда сильней холодного

рассудка,

Безумные, любовники, поэты —

Все из фантазий созданы одних.

Безумец видит больше

чертовщины,

Чем есть в аду.

Безумец же влюбленный

В цыганке видит красоту Елены.

Интервью

1

Боится ли она?

Интервью подходило к концу. С улицы в театральную уборную доносился гул транспорта и шум дождя. Вечер еще не наступил, но свет уже начинал меркнуть.

Обе женщины сидели на жестких стульях с прямыми спинками, актриса Наташа Лоуренс, которая давала интервью, – спиной к туалетному столику, троекратно отражаясь в зеркалах. Она сидела, слегка наклонившись вперед, сложив руки на коленях, и отвечала на вопросы о своей работе. Говорила она тихо, как бы неуверенно, и ее голос, сливаясь с мягким мурлыканьем увлажнителя, создавал убаюкивающий эффект. Боится ли она? Этот вопрос, как и многие другие из вопросов, которые Джини Хантер хотела бы задать Наташе, так и не прозвучал, да скорее всего и не мог прозвучать.

Как уже не раз случалось в ее работе, Джини с самого начала столкнулась с целым частоколом запретов и ограничений. Весь прошедший год Наташа Лоуренс играла заглавную роль в «Эстелле», мюзикле знаменитого английского композитора, который с большим успехом прошел в Лондоне, а теперь с не меньшим шел в Нью-Йорке. Мюзикл был поставлен по «Большим надеждам» Диккенса, точнее, «по мотивам» романа Диккенса. Эстелла, это прелестное коварное дитя, специально воспитанное безумной мисс Хэвишем для того, чтобы разбивать мужские сердца, занимала в постановке значительно более важное место, чем в романе. Все были чрезвычайно удивлены, когда Наташа взялась за роль, потому что она была известна в основном как киноактриса и никогда прежде не пела. Однако вопреки скептическим предсказаниям критиков у нее оказался настоящий голос – сильный и красивый, что в сочетании с ее актерским талантом, подлинность которого никогда не вызывала сомнений, обеспечило «Эстелле» триумф. Джини Хантер, всегда относившаяся к мюзиклам несколько пренебрежительно, восхищалась игрой Наташи, но в душе предпочитала пьесе первоисточник, стараясь, однако, ничем этого не выдать.

Почти год «Эстелла» шла по восемь раз в неделю – график, изматывающий и требующий огромного напряжения, и теперь Наташа Лоуренс выходила из постановки. Ее место занимала другая актриса, менее знаменитая, и поговаривали, что сборы уже начали падать. Наташа возвращалась к работе в кино, она должна была сниматься в фильме, который ставил ее бывший муж, Томас Корт. Этот фильм, как только что узнала Джини, собирались снимать в Англии, о деталях же Наташа не желала распространяться. Джини брала интервью для «Нью-Йорк таймс» по распоряжению редактора, с которым находилась в приятельских отношениях, в связи с окончанием работы Наташи Лоуренс в постановке «Эстеллы». По крайней мере, эта причина фигурировала в переговорах с целым сонмом представителей по связям с прессой, представителей по связям с общественностью, секретарей и помощников, которые стеной стояли между Наташей Лоуренс и внешним миром. Истинная же причина была совсем другой, как чаще всего и бывало в журналистской практике Джини.

– Я же слышу, что говорят люди, – объяснял Джини ее приятель, редактор, быстро идущий в гору молодой человек. Он так быстро шел в гору, что у него возникали сложности с концентрацией внимания: Джини казалось, что один его глаз всегда устремлен на того человека, каким он станет в будущем. У него была привычка вечно вертеть в руках аптечную резинку.

– Слухи, слухи, слухи… – продолжал он, щелкая резинкой. – Возьмем, к примеру, ее бывшего мужа. Надежда американского кинематографа и прочее и прочее, но, судя по всему, человек с большими странностями. Почему они развелись? А ведь работают до сих пор вместе. Лично мне это кажется противоестественным. А тебе? Честно признаюсь, я со своей бывшей женой не сел бы в один самолет.

Он помолчал, испытывая искушение перевести разговор на любимый предмет – муки супружества, но, взглянув на Джини, передумал.

– И потом все эти разговоры о телохранителях… – Он натянул резинку на запястье. – Говорят, она без них ни шагу. Почему? Обычная голливудская паранойя или нечто большее? Она боится? Если так, то кого или чего?

Джини вздохнула.

– Я спрошу. Правда, сомневаюсь, что она ответит. А ты как думаешь?

– Кто знает, – уклончиво ответил идущий в гору редактор. Джини чувствовала, что он начинает терять интерес к разговору, его мысли уже устремились в завтра. Или послезавтра. Но она поняла, что ошиблась, когда он, к ее удивлению, произнес:

– «Конрад». Я слышал, она собирается поселиться в «Конраде». Зачем? Престиж? Безопасность? Разумеется, у нее ничего не выйдет. У нее столько же шансов там жить, сколько у меня переехать в Белый дом. – Он сделал небольшую паузу. – Даже меньше.

С этим Джини была согласна. Фешенебельный жилищный комплекс «Конрад» считался одним из самых престижных и труднодоступных домов в Нью-Йорке. Эта цитадель богачей и особо важных персон никак не относилась к числу тех владений, в которые охотно допускали актрис – особенно красивых, еще молодых, разведенных и с ребенком – у Наташи Лоуренс был сын шести или семи лет – это еще предстояло проверить – от брака с Томасом Кортом.

– Ты хочешь, чтобы я спросила ее о том, собирается ли она приобрести квартиру в «Конраде»? – сказала Джини. – Здесь вероятность получить ответ еще меньше. Что еще?

– Надо заглянуть к ней в душу. – Идущий в гору редактор «Нью-Йорк таймс» был не лишен известного остроумия. Он улыбнулся. – Давай, Джини. Ты сама все знаешь. Провидение. Прозрение. Откровение. Какая она на самом деле. Что ее волнует всерьез?

Джини бросила на него быстрый взгляд и решительно встала.

– Сколько слов? – коротко спросила она.

– Полторы тысячи. – Молодой человек снял с руки резинку, подбросил ее в воздух и поймал. Весьма ловко.

– Так сколько? – повторила Джини.

– Ну хорошо, тысяча триста. Максимум тысяча триста пятьдесят.

– Ладно. Ты хочешь, чтобы я заглядывала в ее душу в первом абзаце или приберечь это напоследок? Тысяча триста слов открывают беспредельные возможности.