Секстет - Салли Боумен

К тому времени она провела на приеме от силы час, но ей казалось, что время растянулось до бесконечности. Еще в самом начале, когда она только припарковала наконец машину и вошла в здание, она утратила чувство реальности, и время начало выделывать с ней разные фокусы. Усталая сорокалетняя женщина – Линдсей Драммонд – в прохладе лифта вдруг превратилась в тридцатилетнюю.

В лифте было несколько зеркал и необыкновенно удачное освещение. Глядя на хорошо одетую, красивую женщину, многократно отраженную в зеркалах и которая не могла быть не кем иным, кроме как ее собственным отражением, Линдсей ощущала подъем, обычно предшествующий удачному вечеру и пьянящий, как терпкое вино. Однако истинным источником этого возбуждения, как осознала Линдсей несколько мгновений спустя, были не отражения сами по себе, а откровенно восхищенный взгляд высокого темноволосого американца, придержавшего для нее дверь лифта и обладавшего отдаленным сходством с Роулендом Макгиром. Именно это сходство и дало ей шанс почувствовать себя тридцатилетней – возраст, когда жизнь еще многое обещает. Но тут американец небрежно заметил: «Неплохое платьице, детка», в результате чего моментально утратил всякое сходство с Роулендом, а Линдсей сразу стало столько, сколько ей и было на самом деле – тридцать восемь.

Теперь же, по прошествии часа, ей было не то шестьдесят пять, не то восемьдесят два. Она никогда не курила, но сейчас ей очень хотелось сигарету. И глоток алкоголя. Возможно, тогда все эти лягушки вдруг превратились бы в принцев, женщины-василиски обратились бы к ней с приветственными улыбками, а воздух стал бы источать дружелюбие и остроумие. Но, поскольку это чудесное превращение было невозможным, следовало срочно найти Маркова и Джиппи и бежать отсюда прочь.

Уверенность и спокойствие, повторяла про себя Линдсей, пробираясь между тесными группками людей, не обращавших на нее ни малейшего внимания. Она успела взять бокал шампанского с подноса спешившего мимо официанта и нашла относительно спокойное и тихое пристанище в оконной нише. Половину бокала она выпила с той скоростью, с какой обычно принимают лекарство. Ей казалось, что здесь, за этой огромной тяжелой портьерой, сооруженной из простой парусины, но отделанной роскошным шелком, она может спрятаться от надоедливых и неинтересных собеседников.

Она смотрела в окно на черный, размытый наплывами тумана рукав Темзы. Внизу под окном раскинулся сад, подсвеченный как театральная сцена, с темным прудом в центре, подстриженным кустарником и бледными статуями. Это был волшебный сад, а плавный изгиб окаймлявшей его реки прибавлял ему очарования, и это зрелище, а может быть, шампанское наконец внесли в ее душу некое подобие успокоения. Перегнувшись через чугунную балюстраду, Линдсей вдыхала насыщенный влагой городской воздух. Неужели она в Лондоне? Ей казалось, что с ней происходит что-то странное. Так должна была чувствовать себя Алиса, когда она стала совсем крошечной, сделав несколько глотков из бутылки с надписью «Выпей меня», что и позволило ей проникнуть в Страну чудес.

Линдсей вдруг вспомнила, как она читала вслух эту историю семилетнему сыну. Это было время постоянной подспудной боли, время, когда ее бывший муж, которого покинули удача и последняя любовница, вернулся к Линдсей.

Это было время, когда она вдруг осознала, что больше не любит его, что он ей не нужен. Она помнила, как смотрела на него, стоявшего в дверях, и удивлялась, что вышла замуж за человека, который в действительности ей не нравился, которого она не уважала и на которого потратила столько времени понапрасну. Надо же было быть такой идиоткой, думала она тогда.

Да, все это было, но эти болезненные воспоминания ничего не значили по сравнению с живой памятью о тех вечерах, которые она проводила наедине с сыном. Эта память приковывала ее к прошлому прочнее якорной цепи. Эти благословенные часы, мирные вечера, когда они, Том и Линдсей, сидя в круге света от настольной лампы, были поглощены удивительной историей Алисы, остались с ней навсегда.

С тех пор прошло больше десяти лет. Линдсей снова ощутила знакомый болезненный укол сожаления. Подобные блаженные состояния не могут длиться долго, детство уходит, и даже самые мудрые детские книги навсегда откладываются в сторону. Дети растут, и теперь сын все меньше и меньше нуждался в ее обществе.

Глядя на реку, она думала о том, что было бы большим утешением знать, что кто-то все еще нуждается в ней и ее любви – мужчина, муж, человек, с которым прожиты вместе долгие годы. Линдсей иногда думала, что ей было бы гораздо легче приспособиться к нынешнему состоянию, если бы она была не одна. Она ущипнула себя – испытанный прием – и дала сама себе хороший нагоняй. Потом она решительно отвернулась от реки и прекрасного сада, располагавших к ностальгии и жалости к себе.

Она снова бросилась в бурные воды приема, пытаясь убедить себя, что ей здесь нравится.

Через некоторое время ей удалось захватить маленького официанта с огромным и основательно нагруженным подносом. Он откупился от нее крошечными, но изысканными подношениями – бекасиными яйцами с черными трюфелями и блинами, на которых поблескивала икра – как выснилось, настоящая. Линдсей безуспешно оглядывалась вокруг в поисках Маркова, но не видела ни его самого, ни его друга Джиппи. Все люди, с которыми ей приходилось перебрасываться дежурными фразами, упивались рассказами о себе: моя компания, мой роман, моя роль, мой сценарий, мой доход, мой агент, мой имидж, моя жена, мой муж, моя любовница… Линдсей снова пришлось спасаться бегством.

Ей пришло в голову, что из зала должен быть ход в этот манящий сад. Она стала осторожно пробираться в направлении, которое казалось ей правильным.

Наконец она оказалась в длинном белом коридоре, где стены были почти сплошь увешаны афишами знаменитых фильмов и кадрами из них: «Касабланка», «Унесенные ветром», «Жюль и Джим», «Смертельный жар», «Похитители велосипедов». Линдсей смотрела их все – многие с сыном, который любил кино и хорошо его знал. Она замедлила шаги у плаката с кадром из третьего и самого известного фильма Томаса Корта «Смертельный жар».

Кадр был так известен, что он уже вошел в коллективное сознание и был запечатлен в умах множества людей вне зависимости от того, смотрели они фильм или нет. Этот образ, воспроизведенный на миллионах футболок, Линдсей впервые увидела восемнадцать месяцев назад на фасаде кинотеатра на Мэдисон-авеню. Тогда он произвел на нее сильное впечатление интригующим сочетанием красоты и порочности, и, глядя на него сейчас, она снова испытала необычайное волнение.