Самые знаменитые реформаторы России - Владимир Казарезов

Витте оказал давление на царя через влиятельных сановников, в том числе великих князей и Победоносцева. Трудно сказать, что здесь больше всего помогло, но в конце концов Николай отказался от авантюры, на которую уже дал согласие.

Витте выступил и против развития экспансии на Дальнем Востоке и, в частности, захвата Порт-Артура и Дальнего. Инициатором аннексии китайских портов на сей раз был министр иностранных дел. В обоснование этой идеи он сослался на то, что Германия заняла китайский порт Цинтау. На совещании у царя его поддержали военный и морской министры. Пытаясь их переубедить, Витте указал на ряд факторов, которые те не брали в расчет: во-первых, агрессия против дружественной страны, с которой заключен договор о сотрудничестве, недопустима по нравственным соображениям. Во-вторых, ставилась под сомнение реализация совместных с Китаем выгодных для России проектов, в том числе строительство Китайской Восточной железной дороги. В-третьих, резко осложнялись отношения с Японией. В-четвертых, на военную акцию отвлекались большие средства, необходимые на другие нужды. Были и другие соображения против захвата китайских портов.

Однако царь принял сторону военной партии, желая заполучить лавры победителя хотя бы в малой войне. Но занятием Порт-Артура и Дальнего дело не ограничилось. На Китай было оказано давление, чтобы он уступил России «в аренду» всю Квантунскую область.

Витте считал экспансию в Китае позором для России: «Несколько лет до захвата Квантунской области мы заставили уйти оттуда японцев и под лозунгом того, что мы не можем допустить нарушения целости Китая, заключили с Китаем секретный оборонительный союз против Японии, приобрели через это весьма существенные выгоды на Дальнем Востоке и затем, в самом непродолжительном времени, сами же захватили часть той области, из которой вынудили Японию, после победоносной войны, уйти под лозунгом, что мы не можем допустить нарушения целости Китайской Империи».

В 1900 г. русские войска оккупировали Маньчжурию.

Таким образом, Россия получила на Дальнем Востоке врагов в лице громадного Китая и стремительно развивающейся Японии. Покрыла себя позором в связи с вероломной агрессией и заложила предпосылки будущей, губительной Русско-японской войны.

Но даже при этом можно было не доводить дело до военного столкновения — договориться с Японией о разграничении зон влияния в Китае и Корее. Но царю и военной партии нужна была победоносная война. И не только для славы и престижа, но и чтобы заглушить в обществе революционные настроения.

Россия в 1904–1905 гг. потерпела ряд жестоких поражений на суше и на море. Дальнейшее продолжение войны представлялось невозможным из-за начавшихся беспорядков, революционных выступлений. Российское правительство обратилось к президенту США с просьбой выступить посредником в заключении мира между воюющими странами. Вести мирные переговоры император поручил Сергею Юльевичу Витте. И тот блестяще справился со своей миссией. Условия мира, если исходить из характера поражений, были достаточно почетными, хотя многие ожидали куда больших для России территориальных потерь и разорительных контрибуций. Ленин после Цусимского разгрома предрекал: «Война проиграна бесповоротно. Полное изгнание русских войск из Маньчжурии, отнятие японцами Сахалина и Владивостока — теперь лишь вопрос времени. Перед нами не только военное поражение, а полный военный крах самодержавия».

Но все оказалось не так уж катастрофично. И Владивосток не отдали, и на Сахалине уступили только половину. Правда, Порт-Артур и Дальний пришлось оставить и умерить претензии в Маньчжурии.

За заслуги перед Отечеством заключивший мирный договор Витте получил графский титул. Он триумфатором вернулся в Россию, чтобы спасать ее уже не от внешней, а от внутренней беды — разразившейся революции.

Поражение в войне с Японией, столь непопулярной в российском обществе, подхлестнуло революционное движение. Не было социальных слоев и групп, которые не ждали перемен. И военные поражения страны, и разраставшийся хаос все более ассоциировались в общественном сознании с самодержавием, с непригодностью его бюрократических институтов эффективно управлять страной. О радикальных переменах говорили не только в среде интеллигенции, вечного оппонента царской власти, но и в высших аристократических сферах. Витте иронизирует в своих «Воспоминаниях», оценивая тогдашнюю ситуацию: «В сущности говоря, разница между песней, которую в это время пело дворянство, или, по крайней мере, ее видные представители, и песней других сословий — заключалась не в том, что нужно покончить с бывшим в то время государственным строем, а в ином: как этот строй переделать. Большинство русской интеллигенции, в сущности говоря, говорило: мы желаем монарха царствующего, но не управляющего судьбами империи. Управление судьбой империи должно принадлежать народному представительству, а народное представительство должно заключаться, главным образом, в нас, так как покуда еще народ темен; они желали буржуазную конституцию, а некоторые были не прочь от буржуазной республики.

Дворянство первую часть формулы интеллигенции оставило без изменения, а только изменило вторую часть и говорило, что управление страной должно находиться в наших руках, в руках дворян, которые, по их мнению, составляют соль земли русской, т.е., иначе говоря, они говорили монарху: ты, мол, от управления уйди, но только мы одни можем тебя в управлении страной заменить».

Надо полагать, Витте знал, что говорил. Но он не разделял надежд царя и его советников из высшей, скажем так — реакционной, аристократии (в частности Победоносцева) на учреждение Думы, вошедшей в историю как Булыгинская (по имени автора проекта закона). Инициаторы этого проекта рассчитывали на то, что депутатами ее будут преимущественно крестьяне, которые как представители консервативного сословия, всегда поддерживавшего царя-батюшку, будут твердо стоять за самодержавие.

Витте был далек от столь патриархально-идиллического взгляда на отношение крестьян к царской власти. Не соглашался он и с паллиативным подходом к Думе — предоставлявшим ей только совещательные функции. Витте писал в «Воспоминаниях», что «русскую Государственную думу полагали устроить по образцам западно-европейским, дать ей туловище… но только не давать… решающего голоса, а сказать: мы будем постоянно выслушивать твои мнения, твои суждения, но затем будем делать так, как мы хотим. Для меня, по крайней мере, было ясно, что такое уродливое построение кончится или тем, что Дума будет существовать только несколько месяцев, или же тем, что Государственной думе, устроенной по парламентарному образцу, будут даны и функции парламента».

Витте не выступил по поводу Булыгинской думы на Государственном совете, полагая это бесполезным и рассчитывая высказать свое мнение при обсуждении у государя. Но когда таковое состоялось, Витте отсутствовал, был в Америке. Нам остается лишь поверить «Воспоминаниям» Витте, что Булыгинская дума действительно предназначалась лишь для того, чтобы успокоить общественное мнение, а вовсе не привлечь население к управлению страной.

6 августа 1905 г. Николая II своим манифестом учредил в Российской империи Государственную думу. Манифест гласил: «Ныне настало время призвать выборных людей от земли русской к постоянному и деятельному участию в составлении законов, включив для сего в состав высших государственных учреждений особое законосовещательное установление, коему предоставляется предварительная разработка и обсуждение законодательных предположений и рассмотрение росписи государственных доходов и расходов».

Как видим, дело не шло далее законосовещательных функций. Дальнейшая судьба Думы также объявлялась полностью зависимой от монаршей воли.

Однако Булыгинской думе так и не суждено было собраться. Последующие политические события показали ее полное несоответствие реалиям. Она не могла решить ни ближайшей задачи — успокоения общества, ни тем более перспективных. Разраставшаяся смута требовала принятия и срочных, и радикальных, а не паллиативных решений. Реакционно-консервативное окружение царя оказалось не в состоянии найти выход из хаоса, в который погружалась империя. Роль спасителя Отечества в столь сложной ситуации суждено было сыграть Сергею Юльевичу Витте. В нем сошлось все вместе: авторитет прагматичного государственного деятеля, уже много хорошего сделавшего для России; репутация относительно левого политика и, наконец, слава мудрого дипломата.

Из воспоминаний Милюкова: «Сентябрь и октябрь 1905 года в третий раз были моментом очередного взлета Витте, — притом в самых не терпящих отсрочки обстоятельствах. Его позвали опять — потому что не позвать не могли. Он только что закончил приличным миром „ребяческую“ и „преступную“, по его выражениям, войну с „макаками“, предпринятую вопреки его решительному сопротивлению. Теперь он призывался в укротители революции. В глазах „камарильи“ его „левая“ репутация делала его своего рода экспертом по части революционных тайн. Недоброжелатели даже поговаривали, как бы он не спихнул царя, чтобы самому стать президентом русской республики. В роли монополиста Витте мог ставить свои условия».