Светлый град на холме, или Кузнец - Татьяна Иванько

продолжались дольше. Но благодаря этой задержке мы нашли два вымерших хутора, которые пришлось сжечь.

С этого и началось. Я знала, что делать, что происходит и то была изумлена и обескуражена масштабами эпидемии. Торвард же, который никогда на эпидемии не ездил, вообще оказался выбит из колеи в первые несколько недель.

Мы с ним ночевали в одной палатке, разделяя её куском полотна на два помещения, в которых стояли наши походные складные койки-ящики. Мы были в походе, который требовал от нас ещё большей собранности и мобильности, чем нормальный военный поход, поэтому разделяться мы не должны.

— Потому что враг невидим и неслышен, — говорю я Торварду. — Любой сурок, мышонок или белка могут оказаться полны чумных блох.

— Поэтому ты запретила ратникам бить зверьё?

— Конечно, — отвечаю я. — я же всё объясняла парням, ты не слушал? Важно, чтобы люди понимали, с чем мы имеем дело, только это, неукоснительная осторожность и бдительность помогут нам выжить посреди заразы.

— Так к деревням подходить тогда…

— Мы будем смотреть издали. Наблюдать и высылать разведчиков, спрашивать, нет ли заболевших. И если есть хоть один, окружить деревню и не выпускать никого шесть недель.

— Почему именно шесть недель?

— Если в этот срок человек не заболел, значит, не заболеет и не заразит других.

Я смотрю на неё. Я не могу не думать о том, что мы здоровых обрекаем на то, чтобы заразиться и умереть. Я представил себе детей, чьи родители умерли от заразы, а они принуждены оставаться рядом с разлагающимися трупами… и вместо того, чтобы вывести их оттуда, спасти, мы…

Сигню смотрит на меня охладевшими в серый жёсткий цвет глазами:

— Эта болезнь может вести себя по-разному, Торвард, — тихо говорит она, не сводя с меня глаз, хочет, чтобы я понял, осознал то, что осознаёт она. — Одни люди заболевают и умирают в несколько часов, другие до двух недель могут внешне оставаться здоровыми и при этом заражать всё вокруг себя. Если не помнить об этом… В Азии чума выкашивает целые страны, а там людей в тысячи раз больше, чем у нас..

— Так и живут они теснее, — сказал я.

— Тоже верно, но внутри поселений все живут примерно одинаково, — она выпивает целую чарку воды, потом говорит снова: — И вот ещё что: мелкие зверьки впадают в спячку здоровыми, просыпаются весной уже полные чумы и, разбегаясь по деревенским амбарам и хлевам, заражают вновь всё вокруг себя.

— Осень давно… — выдыхаю я почти со страхом.

— То-то и оно. Мы должны до морозов многое успеть. А потом продолжить весной, — вздохнула Сигню, помолчала некоторое время, размышляя: — Странно другое, Торвард, и это не даёт мне покоя. Чума — болезнь прибрежных поселений, торговых артерий. Но как она попала сюда? В глухие предгорья. В йорд, где нет ни одного города.

Я не понимаю, что она хочет сказать.

Она бледнеет, кажется, больше ещё в свете ламп:

— Не может быть, чтобы случайно здесь появилась эта болезнь. Она не может прийти из ниоткуда или зародиться сама собой.

— Что это значит? — спрашиваю я, немного растерянно.

Я не думал об этом. Да что я знаю о чуме? Всё, что она говорит сейчас для меня — открытие. Это Гуннар и Исольф ездили раньше с ней в наши прибрежные сёла вот так запирать и отграничивая заразу.

Через несколько недель, когда нам становятся окончательно ясны масштабы постигшего Свею бедствия, мы возвращаемся к этому разговору. И снова вечер и горят лампы на столе, освещая её лицо. Волосы, устало спустившиеся на плечи.

— Ты помнишь, что написали Гуннар и Исольф в своём послании? — говорит она, поднимая взгляд на меня. Мы сидим за столом, так же складным, как и вся мебель, что едет с нами. Как было в военных походах…

Лёгкий мёд в чарках на столе. Карты расстелены с отмеченными на них картами, список какой-то, у Сигурда научилась записки делать…

Я помнил, что написали наши товарищи том послании: форт заразили нарочно, отравив воду в колодце. И подозревали, что это сделали норвеи…

— Норвеи… — она смотрит на меня, и я вижу, что она понимает что-то, до чего ещё не дошёл я. — Норвеи — кочевники и мореходы, цепляющиеся за клочки каменистой почвы на той стороне Западных гор. Временами они набегают грабить наши земли в особенно голодные года. Но предпринять такую вылазку… Да ещё почти по всей границе. Только в Эйстане совсем нет заболевших, совсем мало в Бергстопе.

— В Асбине вообще нет, — добавляю я.

— Вот! — она подняла палец, сверкнув глазами.

Берёт свои записки:

— Смотри: весь Норборн, северо-запад Брандстана, половина Грёнавара, одна деревня в Бергстопе, а в Эйстане и Асбине…

Смотрит на меня:

— Не понимаешь до сих пор?

Тогда она раздвигает клочки пергамента, накрывающие карту, где она отмечала заражённые деревни…

И я вижу по этим картинкам, что вся зараза на севере. Чем дальше на юг, тем меньше точек. Я поднял глаза на неё:

— Ты сочтёшь меня бараном, но всё равно не понимаю.

Сигню смотрит на меня:

— Кто, по-твоему, руководит этим?

— Руководит урманами?! — усмехнулся я удивлённо. — Да они почти дикари!

— И я о том же! Чем ближе к Асбину, тем меньше чумы. Даже в сонборгских землях она только на самом севере.

— Ты намекаешь, что норвеев навёл Ньорд? — изумляюсь я.

— Если их кто-то ведёт, то это может быть только он.

— Не может этого быть. Чтобы Ньорд… Зачем?

Сигню берёт чарку в руки.

— Мне страшно подумать, зачем. Но… возможно, он хочет Свею.

— Против Сигурда? Асбин против свей Свеи?! Да ты что, Сигню?! — воскликнул я, вон она куда клонила! — Да что он безумец-самоубийца?! Зачем ему?! Никогда Асбин не выдюжит против всей Свеи. Даже вместе с Гёттландским куском и норвеями или урманами, как ни назови, чёрт с ними, если ты так думаешь.

Она опять смотрит на меня. Да она просто не знает Ньорда, он кажется ей пьяницей и грубияном, поэтому она считает его таким опасным. Так любая женщина решила бы.

Сигню поморщилась:

— Давай не будем вспоминать о моей женской глупости, и о вашем счастливом совместном с Ньордом детстве. Вы все давно выросли.

— Люди не меняются.

— Мы не всегда можем разглядеть всё в тех, кого знаем всю жизнь, — говорит она. — Мы привыкаем видеть их такими, какими они казались нам в нашем детстве. Поверь, я много открытий сделала в своих самых близких людях, с тех пор, как повзрослела. Почти никто не остался тем, кем был для меня, когда я была ребёнком.

— Это ты