Познание смыслов. Избранные беседы - Гейдар Джемаль

сердца (сознания) тому, что выше восприятия и выше отсутствия (хотя выглядит как «богооставленность»).

Вот вместо этого язык становится инструментом создания цивилизации, в которую вовлекаются толпы обладателей виртуальных сердец. Они – каждый из них – могли бы превратить свои виртуальные сердца в живые и реальные, но они погружаются в цивилизацию, из которой для них уже выхода нет. Это и означает то самое «сбитие с пути» при заходе «справа, слева, спереди и сзади», о чём Иблис сообщил Аллаху как о своей глобальной и первоочередной миссии. Следует подчеркнуть, чтобы не осталось никаких сомнений, что цивилизация есть аппарат Бытия (Великого Существа), разрабатываемый исключительно для дезориентации Духа в пустыне, состоящей из множеств. Любая цивилизация – индийская, древнеегипетская, либерально-западная и так называемая «арабо-мусульманская». Последняя цивилизация показывает, что и носители последнего Откровения на самом раннем этапе своего проявления в мире могут быть уведены в болотную топь. Только евреи не создали цивилизацию – по крайней мере матрицу материально-психического обустройства, которое переводится в термины квазирелигиозной культуры. Благодаря этому евреи способны выступать в качестве операторов-посредников между любыми матрицами.

Общение происходит внутри матрицы, внутри цивилизации. Это коммуникативная функция языка, которая ему несвойственна, – функция из довербального прошлого телепатического человечества, которую навязали языку. Потому что единственную коммуникацию, которая для языка законна, мы уже описали, и единственная практика, которая открывается на этой линии, это практика созерцательная, практика концентрирования, которая предполагает общение только личного сознания со Всевышним. Выход наружу такого общения есть коллективная молитва, синхронизированная через имама. Другого общения правильно поставленное использование языка не предполагает, – по крайней мере там, где речь идёт о мышлении.

Сегодня мы продолжаем говорить о человеческом факторе и тема нашей передачи – «Общение и мышление: взаимно исключающие функции. Фундаментальные внутренние противоречия языка».

Это очень важная тема, коль скоро мы говорим о человеческом факторе. В предыдущей беседе мы говорили о том, что боль является фундаментальным стержнем человеческой реальности, точнее – человеческого фактора. Допустим, если боль – это бумага, то язык – это то, что на этой бумаге нарисовано, это то, что делает бумагу картиной. Язык делает, собственно говоря, потенциальность человека, превращает потенциальность человека в человека как такового. Согласно адамической традиции – точнее, традиции авраамических пророков, – язык был открыт Творцом Адаму. Он назвал ему имена вещей. Причём оказалось, что Адам является эксклюзивным получателем этого знания, потому что ангелы, которых Творец вопросил, наряду с Адамом, о том, что это или то такое, – они развели, условно говоря, руками, и сказали, что не знают. И таким образом Адам был назначен наместником Творца на земле.

Что такое «адамический язык»? Адамический язык – это метареальность, потому что это не описание, не средство описания, это некая фундаментальная система, связь образов, которая существует для того, чтобы быть площадкой или зеркалом для отражения провиденциальной Мысли Всевышнего. Провиденциальная Мысль Всевышнего, которая одним из своих аспектов включает статус Адама в качестве наместника, его роль, его миссию, – тот проект, ради которого он поставлен на землю. Это Замысел. Этот Замысел отражается в мышлении, которое представляет собой связь этих открытых ему образов. Причём эти образы – это не то, что Платон называл «идеями». Платон называл «идеями», собственно говоря, архетипические проекты того, что мы застаём здесь, на земле. Я помню, что у него в «Диалогах» фигурирует лошадь как такой известный пример: вот есть идея «лошади», и есть здесь реальная лошадь. В данном случае, конечно, эти метареальности, эти фундаментальные образы, – это не есть та конкретика описаний, которые мы застаём в обычном языке и, соответственно, в обычной нашей действительности. Это фундаментальное условие последующих описаний, уже когда есть проявленное рабочее действие языка в человеческой общественной среде.

Если боль приводит к вере, если боль – это чистое полотно, и язык, соответственно, письменность, – это то, что показывает путь, к какой вере она приведёт?

Это очень хорошее возвращение нас к теме боли. Кажется, раньше мы говорили – возможно, даже в «Нечеловеческом факторе» – о том, что когда Адам спускается к людям Золотого века, которые находятся в состоянии блаженной эйфории, блаженного комфорта, то с тем, что он приносит им язык, этот блаженный комфорт кончается: взрывается и уничтожается. Возникает острое противоречие между существом как биологической, хрупкой, нежной монадой и жёсткой, отрицающей его, давящей на него средой (палящей, поливающей, морозящей и так далее), то есть включается это столкновение. Столкновение «Я» и «не-Я», которое возникает с приходом языка. Язык, конечно, связан с болью, но вместе с тем язык тут же трансформируется людьми. Потому что адамический язык не создан для общения. Он открыт Адаму как уникальному Первосуществу – носителю Духа. Не первосуществу в Бытии, а Первосуществу как носителю Духа, как первому среди истинных людей. И это существо одно, и оно посвящено и посвящает себя мышлению. Отразить в мышлении, отразить в оперировании этими суперобразами свою миссию, своё назначение как наместника Творца.

То есть в самом начале язык был более сакрален. Есть любопытный пример о том, насколько наш язык сейчас профанируется. Сакральность языка может осталась ещё, допустим, в уголовной среде. Раньше за каждое слово нужно было нести ответ, а сейчас нет. А в бытовом общении язык потерял свою сакральность: мы можем говорить друг другу что угодно, и это никого не задевает, не обижает. То есть видимо первоначальный язык был в каком-то смысле сакральным, когда за каждое слово приходилось отвечать?

Он был сакральным не в том смысле, что это был язык общения. Потому что язык общения сразу перестаёт отвечать своей адамической предназначенности. Он попадает к существам, которые находились в режиме общения до языка. Люди Золотого века находились в телепатическом общении друг с другом, они и так были некой общиной, неким роем, которые были связаны друг с другом телепатической коммуникацией. И они не нуждались в образах, в идеях, в концептах, в словах, и их общение, конечно же, было ситуативным. Тут нужно подчеркнуть, что общение всегда ситуативно, в том общении реально нет сослагательных наклонений, нет допущений в силу той грамматической сложности, которая предполагает язык, нет прошлого времени, нет будущего, это всегда ситуативная коммуникация существ, которые живут вне времени.

Но язык вброшен и разрушает их эйфорию, их погруженность во вневременность. Естественно, на них обрушивается негатив среды. И тогда это общение начинает перестраивать язык, который ими получен. Язык начинает становится «средством общения», то есть язык