Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина - Владимир Набоков

С помощью этих второстепенных французских поэтов нам удалось перевести первые две строки этой строфы.

В строках 3–4:

Порой белянки черноокойМладой и свежий поцалуй

— переводчик оказывается перед тем фактом, что Пушкин скрывает автобиографическую аллюзию под маской буквального перевода из Андре Шенье, которого он, однако, не упоминает ни в одном из примечаний. Я решительно против проявления интереса к биографической подоплеке литературных произведений; и он особенно неуместен в данном случае, ибо в романе стилизованный, а значит вымышленный, Пушкин — один из главных персонажей. Но практически нет сомнений, что с помощью приема, необычного в 1825 г., наш поэт замаскировал в данной строфе свой личный опыт — а именно, любовную связь, которая была у него тем летом в Михайловском, материнском имении Пушкиных, с красивой крепостной девушкой Ольгой Калашниковой (р. ок. 1805), дочерью Михаила Калашникова (1775–1858), тогда управляющего в Михайловском, а позднее в Болдине, отцовском имении Пушкиных в Нижегородской губернии. В конце апреля 1826 г. Пушкин отправил ее, беременную, в Москву, попросив Вяземского после рождения ребенка переправить ее в Болдино, а ребенка — устроить в одном из поместий Вяземских. Не ясно, какая договоренность была в конце концов достигнута. Ребенок, это был мальчик, родился 1 июля 1826 г. в Болдине, записан как сын крестьянина Якова Иванова, причетника, и крещен Павлом. О его судьбе ничего не известно. После приезда в Болдино его мать (в 1831 г.) вышла замуж за некоего Павла Ключникова <по другим источникам — Ключарева>, мелкопоместного дворянина и пьяницу.

Если теперь мы обратимся к Шенье, то в датируемом 1789 г. фрагменте «Элегий», III, опубликованных А. де Латушем в 1819 г. («Сочинения», изд. Вальтера), в строках 5–8 обнаружим:

Il a, dans sa paisible et sainte solitude,Du loisir, du sommeil, et les bois, et l'étude,Le banquet des amis, et quelquefois, les soirs,Le baiser jeune et frais d'une blanche aux yeux noirs.

<Как жизнь его полна в святом уединении:Прогулки, долгий сон, мечтанья, вдохновеньеИ свежий поцелуй порой в вечерний часБелянки молодой, хозяйки черных глаз.

Никто из переводчиков Пушкина — английских, немецких или французских — не заметил того, что независимо друг от друга установили несколько русских пушкинистов[61]: первые две строки нашей строфы XXXIX — парафраз, а следующие две — метафраз строк Шенье. Любопытная озабоченность Шенье (в этом и других стихотворениях) белизной женской кожи и пушкинский образ хрупкой юной любовницы сливаются воедино, и возникает прекрасная маска, прикрывающая личное чувство; следует отметить, наш автор, обычно довольно щепетильный в указании источников подобного рода, нигде не признается в прямом заимствовании в данном случае, будто сославшись на литературный источник этих строк, он мог посягнуть на тайну собственной любовной истории. Любопытно, что на самом деле он имел возможность процитировать свой источник. Критик Михаил Дмитриев, неблагожелательно рецензируя эту главу в журнале «Атеней» (ч. 1, № 4, 1828, с. 76–89), призвал нашего поэта к ответу за «погрешности противу языка и смысла». В черновике своего отклика на рецензию Пушкин возражает: «„младой и свежий поцалуй“ вместо поцалуй младых и свежих уст — очень простая метафора»; однако он не апеллирует к авторитету Шенье, хотя у него как раз был повод для этого.

Шенье в этих строках и других стихотворениях (например, в послании Лебрену: «Послания», II, 1, строка 39, изд. Вальтера) подражает Горацию: «Ручьи, и рощи, и Венера, и труды…». См., например, «Сатиры» Горация, II, VI, строки 60–62 (начало Пушкин использовал в качестве эпиграфа к главе Второй «ЕО»; см. коммент.):

о rus, quando ego te aspiciam! quandoque licebitnunc veterum libris, nunc somno et inertibus horis,ducere sollicitae iucunda oblivia vitae!

<О когда же я увижу поля? И дозволит ли жребийМне то в писаниях древних, то в сладкой дремоте и в лениВновь наслаждаться забвением жизни пустой и тревожной!

У английских переводчиков, совершенно не сознававших всех подтекстов и трудностей, рассмотренных мною в связи с этой строфой, было много с нею неприятностей.

Пушкинская третья строка, кстати, — превосходный пример того, что я называю буквализмом, буквальностью, буквальным толкованием. «Буквализм» означает для меня «абсолютную точность». Если такая точность приводит иногда к странной аллегорической сцене, согласно фразе «буква убила дух», причина может быть только одна: вероятно, что-то было неладно либо с исходной буквой, либо с исходным духом, а это уже переводчика поистине не касается. Пушкин буквально (т. е. с абсолютной точностью) перевел «une blanche» Шенье словом «белянка», и английскому переводчику следует перевоплотить сразу и Пушкина, и Шенье. Было бы ложным буквализмом перевести «белянку» («une blanche») как «белокожая» или, еще хуже, «белая женщина»; и весьма сомнителен перевод «светлолицая». Наиболее точно по смыслу — «белокожая женщина», конечно, «младая», поэтому — «белокожая девушка», с темными глазами и, по всей вероятности, темными волосами, что усиливает по контрасту как бы светящуюся белизну чистой, без единого пятнышка кожи.

Пушкин (еще в январе 1820 г.) точно перевел одну из строк Шенье. Ею он завершил стихотворение из шести александрийских стихов — «Дориде»:

И ласковых имен младенческая нежность.

Ср.: Шенье «Искусство любви», IV, 7, строка 5 (изд. Вальтера):

Et des mots caressants la mollesse enfantine…

В связи с этим наблюдением см. Шенье, «Послания», VII («Письмо о своих сочинениях», изд. Вальтера), строки 97–102, 137–40:

Un juge sourcilleux, épiant mes ouvrages,Tout à coup à grands cris dénonce vingt passagesTraduits de tel auteur qu'il nomme; et, les trouvant,Il s'admire et se plaît de se voir si savant.Que ne vient-il vers moi? je lui ferai connaîtreMille de mes larcins qu'il ignore peut-être.................................................................Le critique imprudent, qui se croit bien habile,Donnera sur ma joue un soufflet à Virgile.Et ceci (tu peux voir si j'observe ma loi),Montaigne, s'il t'en souvient, l'avait dit avant moi.

<Надменный судия, в усердии великом,Мой изучая труд, находит с громким криком,То подражание, то перевод прямой;Учености своей дивясь, он горд собой.Быть может, у него остались упущения?Пусть он придет ко мне и все хищеньяЯ укажу ему…..............................................................Поспешный критик мне не нанесет урону:Он даст вместо меня пощечину Марону.И это (никогда мне повторять не лень)Ты знаешь, до меня уже сказал Монтень.

Шенье упоминает здесь следующий фрагмент из «Эссе» Монтеня (1580), «Книги», кн. II, гл. 10: «Я хочу, чтобы они в моем лице поднимали на смех Плутарха или обрушивались на Сенеку» <пер. A. C. Бобовича и Ф. А. Коган-Бернштейн>.

12–14 Представление об отдохновении на лоне природы после разгульной городской жизни — это, конечно, классическое клише, заезженное «petits poètes» <«мелкими поэтами»> восемнадцатого века. См., например, стихотворение Клода Жозефа Дора «Мешанина»:

Après les frivoles tendressesDe nos élégantes beautés,Ce long commerce de foiblesses,D'ennuis et d'infidélités….............................................Combien il est doux pour le sageDe s'échapper dans les forêts;Et de chiffonner les attraitsDe quelque nymphe de village!

<После фривольных нежностейНаших изящных красоток,Этого длительного общения со слабостями,Скукой и неверностями….....................................Как сладко мудрецуНайти убежище в лесу;И поласкать прелестиКакой-нибудь сельской нимфы!>

XL

   Но наше сѣверное лѣто,   Каррикатура южныхъ зимъ,   Мелькнетъ и нѣтъ: извѣстно это, 4 Хоть мы признаться не хотимъ.   Ужъ небо осенью дышало,   Ужъ рѣже солнышко блистало,   Короче становился день, 8 Лѣсовъ таинственная сѣнь   Съ печальнымъ шумомъ обнажалась,   Ложился на поля туманъ,   Гусей крикливыхъ караванъ12 Тянулся къ югу: приближалась   Довольно скучная пора;   Стоялъ Ноябрь ужъ у двора.

6 солнышко. Невозможно по-английски передать уменьшительное от слова «солнце» — с той же легкостью, ненарочитостью, как по-русски.