Полярный круг - Юрий Рытхэу

— Мало ли что пишут в газетах.

— Да и Алеша вот в письме сообщает: квартиру дали в новом доме, — Петр Тимофеевич взял письмо, — со всеми удобствами.

— Ну, не понравится на даче — обратно в город поедут, — легко согласилась Елена Федоровна. — А делать из них делегацию — нечего!

— Пожалуй, верно, — неожиданно для всех первым согласился Виталий Феофанович. — Это даже было бы несколько оскорбительно.

Порешили на том, что все будет так, как сказала Елена Федоровна.

В районном центре, который Кайо не узнал, потому что не был там лет десять, все поразило его — и новые дома, и сам разросшийся поселок.

Когда он в детстве приехал сюда в пионерский лагерь, он первым делом подумал, что именно так должны выглядеть настоящие города. А всего-то здесь вдоль низкого берега залива стояло полтора десятка деревянных домов, среди которых невообразимо огромными зданиями выглядели интернат и больница. От берега, где возвышались высокие кучи каменного угля, к домам вели рельсы узкоколейки. Собаки, впряженные в вагонетку, шустро бежали меж рельсов, и каюр весело поглядывал по сторонам, пощелкивая бичом, покрикивая на свою удивительную упряжку. Вагонетка мчалась, колеса стучали по рельсам, а Кайо уже видел в своем воображении тундру, прорезанную по всем направлениям длинными железными полосами, по которым катились вагонетки не только с собачьими, но и с оленьими упряжками.

Здесь же Кайо впервые увидел автомобиль. Единственный грузовик работал на строительстве посадочной полосы на краю удивительного поселка. Машина возила гальку с морского берега. По вечерам и выходным дням все жители Кытрына выходили помогать строителям маленького аэродрома. Ходил туда и Кайо вместе со своими товарищами.

Кайо бродил по улицам, вспоминая свое детство, и в душе у него поднималось смешанное чувство сожаления о невозвратности прошлого и гордости оттого, что и здесь он приложил свои руки, строил вот эту посадочную площадку, которая, как говорили истомившиеся в ожидании пассажиры, теперь ни к черту не годилась.

Шел дождь, и самолета на Анадырь не было. Молодые нервничали, ругали погоду и авиацию и удивлялись спокойствию родителей.

— Все идет нормально, — повторил Кайо. — С погодой все равно ничего не сделаешь. Наладится — прилетит самолет.

В гостинице удалось занять комнату. Правда, время было спокойное — волна отпускников схлынула в мае-июне. Да и погода была благоприятная — полторы недели над Чукоткой было ясное небо, но вот, стоило семье Кайо тронуться в путь, — такая напасть.

Но приподнятое настроение не покидало Кайо. Оно появилось сразу, как он пустился в дорогу, в которую его позвало почти опрометчивое решение, словно бы мальчишеский порыв. Проницательная Иунэут заметила вслух:

— Ты как мальчишка стал.

— Правда, — согласился Кайо. — У меня такое чувство, словно время вернулось. Но вернулось совсем другим, каким я его хотел сделать много-много лет назад.

Мало старых, довоенной постройки домов осталось в районном центре. В конце двадцатых годов Чукотская культбаза была прообразом будущего. Это был своеобразный центр, откуда новое шло во все дальние уголки полуострова. Здесь стояла первая радиостанция, первая школа-интернат, первая больница — все самое первое, необычное. Тогда даже казалось, что многое никогда не привьется на Чукотке. Но это все самое новое и самое первое тех лет уже трудно отыскать среди современных зданий, а чудеса детских лет Кайо — ветродвигатель, добывавший невиданно яркий свет из сырого морского ветра, собачья железная дорога — исчезли так, что от них даже не осталось следов.

По улицам поселка бежали легковые и грузовые автомобили, работала большая дизельная электростанция, вынесенная далеко за поселок, на берег пресного озера.

Любопытно было бы вернуться нынешним взрослым в ту пору. И пусть молоденькие девушки из Янраная толпились бы возле самолета, впервые приземлившегося у моря, а Атык показывал бы летчику танец о полете. Но тогда и селение стало бы меньше и эти потемневшие, обветшавшие дома, как бы стыдящиеся своей старости и дряхлости, снова зажелтели бы свежим, еще не потемневшим деревом на неожиданно чистом берегу залива.

Здесь показывали первое звуковое кино «Василиса Прекрасная». Запомнилась баба-яга и сама Василиса — видимо, по контрасту. Сегодня можно улыбаться, вспоминая всякие смешные случаи тех лет, но если подумать — так это было трудное вхождение в новый мир, как бы мучительный обряд вступления в будущее их поколения. Сегодняшним легче и проще: это их жизнь с самого начала.

Здесь невдалеке находился собачий питомник, где, по мысли его устроителей, предполагалось вырастить новую породу ездовых собак и решить транспортную проблему Чукотского полуострова. Тогда авиация только еще появлялась. Считалось еще баловством летать в служебные командировки на самолете. Работники районных учреждений отправлялись в поездки где-то в ноябре-декабре, чтобы вернуться уже весной, в апреле-мае. И в этом никто не видел ничего героического, ничего необычного.

Собачьего питомника теперь нет.

Путаясь в переулках, Кайо вышел к берегу залива.

На противоположном берегу зеленела трава, и если отвлечься от того, что было за спиной, от шума автомобилей, проезжавших по пыльным улицам райцентра, все же можно увидеть то, что оставалось постоянным: прибой, дальние тундровые холмы, широкую гладь залива и острова…

Когда окончились дни отдыха в пионерском лагере, за ребятишками приехали вельботы — белые прекрасные лодки, которых ждали с нетерпением. Почему-то Кайо чувствовал себя очень усталым, хотя само собой подразумевалось, что в пионерском лагере он отдохнет. Но от множества непривычных вещей, действий, слов и даже пищи было ощущение большой сделанной работы: тело ныло от лежания на пружинных кроватях, ноги болели от непривычной обуви, кожа чесалась и саднила от частого мытья: умывались ведь два раза в день — утром и вечером, а в баню ходили раз в неделю, и к тому же носили не шкуры, а матерчатую одежду. Сверстники были еще в худшем положении: Кайо-то все же немного был подготовлен к такой жизни. Он не помнил своих родителей — они умерли в одночасье во время страшной опустошительной эпидемии, которая неведомо откуда пришла в тундровые стойбища. Кайо только смутно припоминал мертвую ярангу, остывшие тела людей, пугавшие сходством с ободранными оленьими тушами. Единственного оставшегося в живых маленького Кайо подобрали пастухи соседнего стойбища, дальние его родственники.

Мальчик с первого класса жил в улакском интернате, лишь летом в школьные каникулы возвращался в стойбище к дяде. В тундре текла размеренная, не похожая на приморскую жизнь. Но началась война, и было сделано грустное открытие, что несчастья сплачивают людей гораздо теснее и крепче, чем праздники. И в душе самого Кайо происходило зарождение чувства большой родины, простирающейся от берега студеного моря, от тундры, где кочевал колхоз, до далекой Москвы, до осажденного гитлеровцами Ленинграда.

Пробыв лето в пионерском лагере, Кайо почувствовал, что он может по-настоящему жить только в родной тундре, в своем собственном стойбище. Может быть, в той необузданной радости, которая охватила его, когда он ступил на берег Улака и оттуда направился пешком в дядино стойбище, и было начало его странных поступков.

Интересно, почему тогда это новое деревянное селение возбуждало только любопытство и не рождало желания жить в нем всегда или перестраивать свою жизнь так, чтобы сделать ее похожей на ту, которой жили сами работники первой культбазы на Чукотке? Может быть, оттого, что чукотский человек в те годы еще не был готов к стремительному отрыву от своего прошлого, которое тогда еще было живым настоящим? Разум принимал все новшества, а чувство часто отвергало очевидные преимущества, хотя чукчи всегда отличались трезвым взглядом на жизнь.

Теперь на берегу лежали штабеля строительного леса, кирпичи, детали сборного железобетона, лодки, какие-то большие металлические конструкции и горы пустых бочек, приготовленных для вывоза на материк. Да, это был другой берег, берег современной Чукотки, такой не похожий на тот, который покинул Кайо много лет назад.

Кайо повернулся спиной к заливу и медленно пошел вдоль складов к устью речки. У ног тихо плескалась вода, а ноги в непривычных ботинках, обутые уже для долгой ходьбы по улицам Ленинграда, цеплялись за камни, разъезжались в стороны. Кайо прошел уже довольно много, а устья все не было. Тогда он догадался, что речки-то самой уже давно нет. То есть она есть, но вся остается в районном центре, не донося до залива ни капли. Кайо вернулся, тщательно осмотрел берег и нашел уже еле заметное понижение в галечной гряде, бывшее место впадения речки в залив.