Полярный круг - Юрий Рытхэу

Почему-то исчезновение речки сильнее всего опечалило Кайо, ему больше не захотелось оставаться на берегу залива.

Иунэут встретила его с загадочным видом.

— Угадай, кто тебя искал?

— Не знаю, — ответил Кайо, тяжело опускаясь на кровать. — Нет сил гадать — устал.

— Узнаешь — усталость мигом пройдет, — задорно сказала Иунэут. Она видела, что Кайо действительно устал, но новость, которую Иунэут собиралась сообщить мужу, сулила радость. Кайо почуял это и выжидательно посмотрел, на жену.

Иунэут почувствовала нетерпение и нарочито спокойным, обычным голосом сказала:

— Тебя искал Тато.

— Какой Тато? — наморщил лоб Кайо.

— Директор здешней школы, Юрий Тато, — сказала Иунэут.

— Что же ты мне раньше не сказала! — накинулся на жену Кайо.

— Я тебе сразу сказала, как только ты вошел, — отозвалась Иунэут.

Ей не нравилось новое состояние мужа. Кайо и раньше не отличался особой разговорчивостью, но сейчас он стал каким-то странным.

— Где же он?

— Наверное, в школе, — ответила Иунэут.

Кайо быстро собрался.

Однако на старом месте школы не оказалось. Здесь стоил совершенно новый дом, а старая школа-интернат — гордость района, а может, всей Чукотки — бесследно исчезла, уступив место новому двухэтажному зданию с широкими окнами.

У Юрия Тато был просторный, светлый кабинет.

Он с любопытством глянул на Кайо и сказал:

— Здравствуй.

— Здравствуй, Тато.

Вот он каким стал, школьный друг, сосед по парте во все годы интернатской жизни!

Тато был в белой рубашке, в хорошем костюме, весь какой-то очень чистый.

— Давненько я тебя не видел, — сказал Тато.

— И я тебя тоже, — отозвался Кайо.

— Где же ты скрывался?

— Почему скрывался? — Кайо усмехнулся. — Жил в тундре, работал.

— Я слышал, — сказал Тато. — До сих пор не понимаю. Ну, хорошо, не мог закончить университет, но скрыться в тундре…

— Давай не будем об этом говорить, — попросил друга Кайо.

— Ну, ладно, — кивнул Тато, решив, что у Кайо какая-то особая тайна.

А Кайо вдруг пожалел о том, что пошел к другу, который всегда может спросить об этом. И недоумение будет стоять между ними, мешая откровенному разговору, затмевая сладость юношеских воспоминаний о том, как Тато и Кайо жили в улакском интернате, спали рядом, порой даже на одной кровати, топили прожорливую печку, мерзли на режущем ветру, пробиваясь с нартой, груженной углем, с тихоокеанского побережья на ледовитое…

Тато включил электрический чайник и на краешек стола поставил стаканы, поморщился — горячий чай жег пальцы, а Кайо с чувством превосходства думал о том, что вот у друга такие нежные пальцы, а у него, оленевода, так загрубели, что чувствуют только приятное тепло.

— Я все равно очень рад видеть тебя, — сказал Тато.

— Я тоже, — ответил Кайо.

В интернате они были неразлучны. Когда Тато уезжал на летние каникулы, Кайо тосковал по нему, как по родному человеку. Осенью, когда они встречались, со стороны, быть может, и не было заметно, что увиделись близкие друзья, но в глубине души своей каждый чувствовал волнение. Они старались быть всегда вместе, ходили рядом, если была какая-нибудь работа — делали вдвоем. При этом они часто могли и не говорить ни слова друг другу, присутствие друг друга было для них достаточным.

И сейчас, вспоминая себя в детстве, Кайо заново переживал эти чувства.

И голос Тато остался прежним. Голос, который в темной интернатской комнате повествовал о древних подвигах янракыннотских жителей, совершавших набеги на остров Святого Лаврентия. Тато знал множество исторических преданий, сказок, пословиц и поговорок. Он отлично писал сочинения и изложения, и учителя прочили ему деятельность на поприще литературы.

И вот Тато стал педагогом, учителем русского языка и литературы. Значит, укрепились его детские способности. Может, он даже и пишет?

— Ты расскажи, как жил, — попросил Тато. — Лет двадцать мы, наверное, не виделись.

— Даже больше, — ответил Кайо и удивился огромному отрезку времени, прошедшему для него в общем-то без больших, значительных событий. Вот разве только дочь… — Дочка у меня есть, — сказал Кайо. — Замуж вышла. За тангитана.[26]

— Значит, скоро будешь дедушкой, — весело заметил Тато.

— Не буду! — вдруг сердито ответил Кайо.

— Но как? — развел руками Тато. — Это же неизбежно.

— Извини, — смутился Кайо. — Я не то хотел сказать. Дедом, конечно, буду в свое время. Может быть, даже очень скоро. Но дело совсем не в этом. Вот, может быть, ты меня поймешь… Я так тебе ответил потому, что сам себя сделал стариком. Понимаешь, я как-то остановился… В жизни своей остановился, — пояснил Кайо. — Стал просто жить так, как живется. Как растение или зверь. Всем доволен… Даже не доволен, а как бы тебе сказать, считал хорошо, что жизнь не меняется… Вот и дочь у меня. И ее хотел остановить, а она взяла и отделилась от меня…

— Ушла, что ли, она от вас? — сочувственно спросил Тато.

— Да нет, не ушла.

— Не понимаю.

— Жизнь у нее своя появилась, — ответил Кайо.

— Так ведь так и должно быть, — заметил Тато. — Как же иначе? У нее своя семья.

— Не в том смысле, — возразил Кайо. — Понимаешь, раньше она была как бы частью нашей жизни, даже вдали от нас. А вот когда она вернулась из медицинского училища, я сразу почувствовал, что она уже другая. Вроде бы ушла от нас… И я задумался, почему так случилось? И нашел ответ. Я виноват.

— В чем же ты виноват? — спросил Тато.

— Вот я тебе и говорю — остановился. А люди проходили мимо, уходили вперед. Ну, когда чужие люди уходили — это не очень беспокоило меня. А вот когда моя родная дочь ушла — тут мне страшно стало… Долго переживал. Потом решил — надо идти. Ведь человек есть человек, пока он двигается. До чего дожил — за все годы ни разу в отпуске не был, раз только съездил к дочери в Дебин… А вот теперь хочу посмотреть Ленинград, вспомнить себя молодым…

— Жалеешь, что тогда уехал и не вернулся? — спросил Тато, наливая по стакану крепко заваренного чая.

— Еще не знаю, — уклончиво ответил Кайо. — Сначала хочу понять.

Тато слушал друга и начинал вспоминать того неугомонного школьника Кайо, который пустился в дорогу без копейки в кармане весной 1946 года. Ему доказывали, что для поступления в университет еще надо десятилетку закончить, а он упрямо твердил свое: надо ехать, там видно будет. И оказался прав: при северном факультете университета к его приезду открылось подготовительное отделение.

А Тато закончил провиденскую среднюю школу и уехал учиться в Хабаровский педагогический институт.

— Скажи, Кайо, почему ты не вернулся в университет?

— Вот сам хочу понять.

— Долго болел, что ли?

— Да нет, как приехал, почти сразу и поправился. Но ведь дело совсем не в этом.

— Жалко.

— Не знаю еще, — осторожно заметил Кайо.

Да, Тато стал другим. Трудно разглядеть в этом человеке, слегка располневшем, в модных очках, того Тато, отличника по изложениям и сочинениям, близкого друга, почти что двойника, повествователя древних легенд о подвигах людей.

Да, Тато сегодня иной. Современный, может быть, такой, каким должен быть педагог, окончивший высшее учебное заведение, несколько озабоченный, что его сверстник не совершил такого жизненного подвига, как он сам. Он судит его со своей точки зрения, а Кайо со своей. Чья верна? Где правильная точка отсчета, откуда можно мерить жизненную ценность человека? И что такое истинная ценность человеческая?

— О чем задумался? — с любопытством спросил Тато.

— Да так, — уклончиво ответил Кайо. — Все какие-то странные мысли приходят в голову.

— Ты помнишь нашу учительницу английского языка Наталию Кузьминичну? — спросил Кайо.

— Как же! — оживился Тато. — Отлично помню. Несправедливы мы были к ней поначалу.

Действительно, когда Наталья Кузьминична появилась в Улаке, она произвела большое впечатление не только на учеников, но и на всех жителей Улака. Прежде всего тем, что она была гораздо старше своих товарищей и показалась старушкой, хотя в ту пору ей было не больше сорока. В дождливую погоду она защищалась зонтиком, из-за которого чуть не лишилась жизни: в один из ураганных осенних дней учительницу вместе с зонтиком потащило к морю и швырнуло бы в волны, не выпусти она из рук злополучную защиту от дождя.

— Наверное, увидишь ее — передай ей привет от меня, — сказал Тато — и извинись от моего имени: скажи, мол, больше не курит Тато.

Ребята курили в дощатом нужнике: дым шел изо всех щелей, а Наталья Кузьминична колотила палкой по стенам и просила всех выйти.