Севастополист - Георгий Панкратов

class="p1">– Стоп! – крикнул долговязый так, что я вздрогнул. Все притихли. – Это неважно! Говорю всем еще раз: это не-важ-но! Поторопитесь с девочками, сегодня надо выпустить не меньше трех! Всем ясно?

– А ваш бунт героев, – начал я, когда он немного пришел в себя и снова улыбнулся. – Это что, преступность?

– У нас нет преступности.

Я изумился такому ответу и кивнул в сторону трубы.

– А то, что там, – разве не преступность?

– Это наш проект, – терпеливо ответил Глинка.

– Но… здесь то же, что и с фильмами, – сказал я. – Неужели вы не понимаете?

– А что я должен понять?

Мы снова шли в обратную сторону, отдаляясь от гигантской трубы.

– Я был на Потреблении. И я был немного здесь. В том смысле, что я прошел какие-то залы, посмотрел на людей, на предметы. Был в Супермассивном холле, видел Преображариум, сопутку, «Пустослов», да мало ли… Хрусталку, наконец! Так вот, я вам скажу. Везде происходит что-то совершенно другое. Понимаете, совсем другие вещи! Кого это волнует – то, что там в трубе? Кто хочет принимать в этом участие? Вы внедрили на уровень свою трубу и подаете события в ней как события уровня. Но это ложь!

– Почему ложь? Труба ведь есть? Есть. И в ней есть люди. Они что-то делают – ну, видели что. Вы прекрасно знаете, что между уровнями нет связи. Мы, те, кто вышел в жизнь здесь, не знаем о Потреблении совсем ничего. Те, кто приходит сюда, иногда рассказывают, но вы ведь понимаете, что это не происходит непрерывно. Да и знают они – как и вы – лишь маленький фрагмент большой картины. Но даже по этим сведениям мы не можем давать информацию о Потреблении, и знаете почему? Секрет прост: Потребление в своем оригинальном, скажем так, виде вообще не интересно.

– Так не давайте ничего вообще!

– Но ведь хочется знать, что там! Запрос-то есть! А там – спокойствие. Мы не можем давать спокойствие.

Услышав все эти слова, я тоже решил не успокаиваться.

– А бунт ваших героев – это, простите, спокойствие? Не придуманный вами, а настоящий бунт. Пока происходит что-то, о чем вам даже знать не хочется, вы на пустом месте создаете и множите то, чего вообще не должно быть! И раскачиваете своих девочек. Кто ваш зритель? Я не видел внизу зрителей! Я не видел внизу никого, кто бы знал о вас!

– Мы не работаем на первый уровень, – сказал Глинка. – Мы работаем исключительно на себя. Наши зрители – это и есть мы.

– То есть все отпросы работают для самих себя? – Я отказывался верить. – Так не преступно ли то, что вы делаете?

– Преступно? – расхохотался долговязый. – Ну конечно нет! Нас смотрят – и фильмы, и беседы, и сюжеты. Да что говорить, увидишь еще. Даже зомби нас смотрят! Так что с этим все в порядке. Просто они все – это и есть мы, отпросы. Потому что какие мы – такие и все остальные. Чуешь?

И я действительно чуял. От долговязого пахло потом и неприятно тянуло изо рта. Но я, кажется, понимал, почему все эти люди не хотят следить за собой – ведь займись они этим, наверное, им стало бы спокойнее.

В Севастополе были похожие люди, но похожие лишь отдаленно: только тем, что снимали или писали, да, может, еще некоторыми чертами характера. Конечно, слова «отпрос» не могло бы у нас родиться: открытым пространством мог быть только город, а если людям требовалось место для работы, они легко находили его в своих уютных домах. Или соседских, но все равно уютных. Они никуда не бежали, не вопили истошно, не тратили себя по пустякам, ведь по сути были такими же, как и все мы, севастопольцами. Но они не создавали ничего, не отрабатывали ни девочек, ни Майнд Дамны, в их фокусе внимания находилось то, что действительно было: они, как умели, писали об этом и, как умели, снимали. И тем мне были куда ближе и понятней, хотя я следил за тем, чем они занимались, не так уж и часто: я и так знал, что в городе происходит и на что стоит обратить внимание, а на что нет.

Когда долговязый отошел, решив обсудить что-то с очередным отпросом, я сперва стоял в растерянности и смотрел на экран. Там четверо экипированных людей тащили куда-то молодую девушку, она пыталась вырваться, но не хватало сил. Я обратил внимание, как одета девушка – на ней было облегающее серое платье по щиколотку и зеленая тряпичная обувь, – и вспомнил, что видел ее в коридоре, где говорили с экранов про внутренний Севастополь. Там было много их – девушек, одетых точно так же. Но я точно знал, где таких девушек не было и не могло быть.

Их не могло быть на уровне Потребления.

«Сволочи, – кричала толпа на экране, кидая камни в экипированных людей. – Красные сволочи!»

Я осмотрелся вокруг; рядом со мной стоял странный стол: практически круглый, с узеньким проходом для человека. Он весь был заставлен экранами – я насчитал десять штук. За столом в креслице сидел пузатый человек в очках, он выглядел будто бы влитым в свое рабочее место, неотделимым от него. Человек непрерывно смотрел в экраны и кашлял. Он выглядел старше всех остальных, кого я видел здесь, и производил впечатление очень грустного.

– Простите, – сказал я ему. – Но я первый раз встречаю на этом уровне человека старшего возраста.

– На самом деле это не так, – откликнулся он. – Проблема в том, что люди такого психотипа, как я, бредут после того, как закончится празднество, к себе и тихо говорят: «Не, ну я же прав был! Надо было сказать!»

Он рассмеялся и тут же закашлялся.

– Вы выглядите старше. И вообще, а почему здесь только молодые? Те, кто старше, – только на экранах. Где же маленькие люди?

– Говорят, что нам, отпросам, лучше не плодиться, – сказал толстяк. – А тем более таким, как я. Я занимаюсь графикой: делаю, чтоб некрасивое было красиво. Ну а красивого здесь мало… Они любят называть себя по-всякому…

– Отпросы? – переспросил я.

– Все здесь, – он пожал плечами, – придумали себе название: реактивный класс. Потому что им важно носиться, носиться… неважно зачем. Главное – вот это бесконечное движение, его мерят только скоростью.

Он призадумался, а потом и сам заговорил быстро, будто спохватился, вспомнив о скорости:

– Но на самом деле здесь множество людей. Ты не прошел и тысячной части уровня. Те, кто с жильцой или пожил, живут отдельно, маленькие общаются с маленькими, большие –