Турецкие письма - Келемен Микеш

покинет и весна, и все же по погоде мы этого не замечаем, а знаем только из календаря. Уже больше месяца, как нету нашего господаря, потому как немец вернул турку ту половину Валахии, которой владел, и потому господарь[494] поехал в Крайову, чтобы вернуть ее и себя объявить господарем. Такая польза вышла немцу от несоблюдения мира. Бог не допустил, чтобы Эрдей и Венгрия были наказаны за чужие грехи, ни там, ни там турок не нанес ущерба, особенно в Эрдее, слава Господу, и это нельзя забывать. Здесь все дорого и всего не хватает, особенно хлеба, но я не очень об этом беспокоюсь, потому как, с Божией помощью, через несколько дней мы с молодым Заи отправимся в Родошто, и я с радостью покину этот крытый корой город. Здесь оставляем мы одного лишь нашего милого товарища по изгнанию, бедного кума Папаи, который завершил свое долгое изгнание. Так мы мало-помалу таем, и из столь многих осталось нас только четверо, тех, кто сопровождал нашего бедного князя на чужбину. Одно у нас утешение, что и другие умрут, не только мы. Конечно, утешение довольно слабое, но надо же чем-то себя утешать. Из Эрдея сюда еще никто не приехал, чтобы я мог его расспросить, разве что несколько саксов, у которых можно было узнать цены на лен. Есть у нас добрый венгр, священник францисканец из Чика[495]; приехал он недавно, он, бедный, думал, что здесь рясу и капюшон почитают так же, как в Чике. Мы говорили ему несколько раз, чтобы снял он балахон Святого Франциска, но он не захотел. Намедни, когда он шел ко мне на обед, какой-то грубиян турок коснулся концом трубки его щеки; бедняга стерпел, но на следующий день, спрятав с большим почетом хабит[496], надел влашскую рясу, и с тех пор уже не опасается турецкой трубки. Заканчиваю свое письмо, но только для того, чтобы поскорей собраться, отправиться в путь и увидеть тебя.

157

Родошто, 22 junii 1740.

Кузина, из Бухареста сюда — пара хороших шагов. Господь снова привел меня туда, где еще была груда хлеба, к нему я и должен был вернуться, как говорит турок. Столько времени, как в первый раз, знаю, я здесь не проведу, и отсюда уже надо будет перебираться или в рай, или в Эрдей. Отправились мы двадцать шестого дня прошлого месяца, а прибыли вчера. Ты, наверное, спросишь, что мы делали столько времени в дороге? Сам не знаю, но знаю, что мы много спали, каждый день отправлялись поздно и рано останавливались на ночлег. Во многих местах за несколько полтур заставляли мы плясать болгарских девок; они никогда не устают плясать, потому как пляшут на одном месте, ноги передвигают редко, один-два шага вперед, столько же назад, таков весь танец. Но не жалеют петь песни, сами играют, сами пляшут. Что это за песни: слушаешь и зубами скрипишь, будто рядом слесарь пилит железо. Разница все-таки есть: когда поет какая-нибудь красотка, ее пение кажется немножко более приятным. Наряд их состоит в том, что вешают они на себя много монет: волосы, шею, словом, все увешивают всякими медными монетами и полтурами. Но есть еще она церемония: когда въезжаешь в какую-нибудь болгарскую деревню, какая-нибудь старуха выходит к тебе с решетом, в нем пшеница, и она горстями бросает ее в тебя. Правда, ей нужно что-нибудь дать, потому как и она не должна даром рассыпать свою пшеницу. За три дня мы пересекли Балканские горы, и вчера Господь благополучно доставил нас сюда к прежнему печальному нашему жилью. Что это за мир, и что за дело за него держаться, — но все-таки держатся. Какая польза великому визирю в том, что он вершит такие большие дела, — ежели его все равно сместят? Когда такое случалось, чтобы турок побил немца? Но он это чудо совершил (знаю, что не сам по себе), Белград вернул и увенчал войну против немцев хорошим миром[497]. Не заслужил ли он звания великого визиря до самой смерти? Или по крайней мере хотя бы на несколько лет. После стольких свершений, достойных того, чтобы их долго помнили, звание великого визиря оставалось у него не более чем полтора года. Что такое сделал Ахмет-ниссанджи[498], что его посадили на это место? Разве что хорошо умел писать имя султана на всяких письмах. Как он будет относиться к нам, Господь знает, но будет все так, как Он захочет. Отсюда мы скоро поедем в Константинополь, чтобы посмотреть, как наши дела. Король Пруссии умер в конце мая[499].

158

Родошто, 20 augusti 1740.

Что за несчастье, кузина, жить в таком большом городе, брести там с горы на гору, то на одну, то на другую. Но ежели это и большая беда, и сил требует много, — так должно быть, особенно для таких, как мы, которые зависят от других. Но Господь не оставил нас в этой жалкой юдоли и создал все, что нам нужно. Да будет благословенно имя Его! Но все-таки со мной было не так, как с тем человеком, который поехал в Рим, а папу не видел[500]. Потому как я — видел султана[501], он проехал как раз мимо моего дома. Вообще-то я его даже не поприветствовал, пожелал лишь, чтобы Бог привел его в нашу святую церковь[502] и дал ему здоровья, потому как он дает нам хлеб. Мы должны быть ему благодарны, потому как Бог не любит неблагодарных. Так что, завершив свои дела[503], сел я на судно и сегодня прибыл обратно. Прогулка моя была очень удачной, вечером отплыл, сегодня утром был на месте, сейчас нахожусь здесь — и буду здесь, пока всесильному Господу будет угодно. Ежели смерть настигнет меня здесь, пусть свершится воля Его; ежели отсюда пошлет меня куда-то в другое место, пусть и в том будет Его воля, лишь бы было на мне Его святое благословение. Аминь.

159

Родошто, 19 novembris 1740.

Какая громкая весть, кузина! Звенит ли она у тебя в ушах? 20-го октября умер римский император[504]. Это вдвойне большая весть: во-первых, умер великий император, во-вторых, закончилась мужская ветвь Австрийского дома[505]. Какое прекрасное дело — жить: ведь ежели бы мы умерли, то не дождались бы этого большого события. Отцы