Двойной без сахара (СИ) - Горышина Ольга

Я вырвала руку.

— Можно я задам вопрос? Первый и последний, — У меня действительно не было другого, только: — Ты решила расстаться со мной до встречи с Сильвией или после?

Лиззи вновь схватила меня за руку. Ладонь мокрая, будто плакала вместо глаз.

— Ты не хочешь этого знать… Но я скажу, чтобы ты не держала зла на Сильвию. Я решила это еще в наше первое утро. Просто все три года не могла сказать тебе правду.

Я кивнула, не в силах разлепить губ даже для простого «спасибо». Зато джинсы отклеились от камня, и я поспешила встать, но Лиззи крепко держала меня за руку.

— Не злись на меня… Пока я не увидела ее, у меня и мысли не было оставить тебя… Нет, — Лиззи уткнулась губами в мой кулак и пробубнила: — Нет, я не то говорю…

— Лиззи, не надо больше ничего объяснять, — я сумела вырвать руку, но ноги не слушались. Топко, как же топко. Сейчас втянет в болото, и все. — Я верю, что кто- то способен любить всю жизнь только одного человека. Ты не одна такая. И я действительно рада, что в твоем случае есть взаимность. Пусть и с таким опозданием. Я рада за вас с Сильвией. Действительно рада.

— Нет! Ты не поняла меня, — Она обхватила обеими ладонями мой кулак.

— Совсем не поняла… Как ты не понимаешь сейчас себя. Мы слишком разные, и дело даже не в возрасте… Я не должна была поддаваться минутной слабости. Мы обе были пьяны и могли бы забыть все, как дурной сон… — Ее хватка стала сильнее. — Но я вдруг подумала, что ты мой второй шанс. Я выключила свой разум и заставила тебя поверить, что тебе это тоже нужно. Молчи! — Она нажала мне на пальцы, чтобы сравнять физическую боль с душевной. — Но тебе это не нужно. Сейчас уж точно не нужно искать другую женщину. И, — Лиззи покачала головой. — Ты можешь не верить, но отпустить тебя к мужчине мне будет легче, чем к женщине.

Я сжала губы. Отпустить… Я никогда не овладею языком на должном уровне, чтобы так красиво лгать. Она меня отпускает… Нет, Лиззи, ты меня прогоняешь. Ты меня просто выставила за дверь, когда я перестала быть тебе нужной. Я кивнула. Говорить ничего не надо. Она ведь не считает меня настолько дурой. Я буду в это верить.

— Отпусти меня сейчас, — И Лиззи с облегчением разжала пальцы. — К другой женщине. Я пойду к Мойре. У нее есть диванчик…

— Лана! — Лиззи вскочила со скамейки. — Прекрати вести себя, как обиженный подросток. Мы поговорили, как взрослые люди. Ты завтра возвращаешься к мольберту, чтобы было, что отправить на выставку. У тебя есть своя комната. Ты будешь в ней жить и ты будешь работать. Без истерик. Сильвия не будет мешать. Сегодня она просто была на нервах из-за встречи с тобой. И… Она призналась сыну, что любит меня, и он ушел, не сказав ей ни слова. Она позвонила дочери, хотя о таком не говорят по телефону, из-за страха, что брат наговорит ей гадостей.

— Дочь не была на похоронах отца?

— Джулия рожает через месяц. Ни одна авиакомпания не взяла бы ее на борт. Да и Эдди не хотел бы, чтобы она рисковала ребенком. Они не так давно виделись. Он прилетал в Париж по работе. Он последние года специально заключил много контрактов в Европе, чтобы чаще видеться с дочерью. Лана, я тебя не отпускаю.

Лиззи сказала, как отрезала, но и я сумела найти в клокочущей груди твердые звуки:

— А я все равно ухожу. Мне собаку выгулять надо. Я приду утром за мольбертом и поеду в деревню. Такой расклад тебя устраивает?

— Как тебе будет лучше.

— Вот так мне будет лучше.

Я пошла дальше по тропе. Ноги отяжелели, и я проваливалась в землю глубже обычного, и, когда деревья окончательно скрыли меня от Лиззи, я нагнулась, чтобы сорвать пучок травы и обтереть кроссовки, а потом этой же рукой глаза — надо взять себя в руки. Плакать при Мойре нельзя. Я не могу сказать ей правду. Презрения в ее глазах я не вынесу.

— А я только ужинать собралась. Бери скорее тарелку, — засуетилась Мойра, оттягивая собаку к миске. — Иди уже поешь! Как вы уехали, она два дня к миске не подходила.

Джеймс Джойс рвалась ко мне обратно. Я присела подле нее, и собака меня всю облизала. Вот она, замена дождю, теперь можно и слезы незаметно утереть.

— Пойдем, я тебя покормлю.

Я присела у миски, набрала в ладонь корма и протянула собаке. Та продолжала тыкаться мне в лицо ледяным носом, а потом все же схватила с ладони один шарик, второй третий…

— Будешь, как ребенка, ее кормить. Совсем сдурела! — всплеснула руками Мойра, и я не поняла, кто все-таки сдурел. Наверное, мы обе. Но Джеймс Джойс начала есть. Съела две горсти, а потом перешла в миску. Тогда я соскребла себя с пола и прошла на кухню — вода в кране обжигала, будто в чайнике — что Мойру не устраивает?

Она уже не только поставила мне тарелку, но и завалила картошкой и тушеными овощами. Хорошо, что я не съела чертовы спагетти. Явно бы всю ночь мучилась несварением желудка. И ирландский хлеб с маслом вкуснее итальянской фокаччи в сто раз.

— Лана, что случилось?

Я шмыгнула уже громче. От бабушек слез не скроешь, но можно соврать. Она не знает меня, как облупленную, хоть я и являюсь к ней в который раз в грязной футболке.

— У моей подруги, — с трудом выговорила я последнее слово, — умер брат. Она вернулась с похорон вместе с его вдовой. Сейчас там такое настроение, что мне самой хочется плакать. Извини. Я сейчас успокоюсь.

Я потерла глаза ладонью, а потом вытерла руку о джинсы.

— Поплачь, ничего страшного. Лучше плакать о чужом горе, чем о своем.

Она права. Свое горе лучше заедать, и я стала запихивать маленькие картофелины в рот чуть ли не целиком.

— И хорошо, что они не дома. Он к ним не придет, даже если они его ждут.

— Кто? — опустила я вилку с наколотой картофелиной.

— Он, — ответила Мойра спокойно. — Думаешь, что я сюда переехала? От покойника своего бежала, чтобы он уже успокоился там.

Хорошо, на столе уже стоял чай. Я отхлебнула чуток, чтобы не закашляться.

— Не успели мы с ним пожить, не успели…

Я продолжала пить. Останавливать Мойру нельзя, но и к сумасшедшему разговору я не готова. Но от него уже некуда было деться.

— Мне было уже пятьдесят, когда мы встретились. Коннор был на восемь лет старше. Он тогда как раз развелся. Жена ушла от него после тридцати лет брака, ничего не сказав. Нет, сказала, что всю жизнь с ним промучилась и умирать рядом не хочет. И дочь перестала с ним говорить и даже внуков не показала. Сын забрал его к себе, но потом уехал из Голуэя в Дублин, и Коннор остался совсем один. Вот и ходил играть в карты по пятницам. Мои племянники тоже выросли, своих детей заводить не спешили. Ферму продали, как умер мой брат. Я одна осталась в доме. Целый день вязала, а по пятницам тоже ходила играть. А Коннор все любил трюки на картах показывать. Так слово за слово и про жену, и про дочь, и про внуков, и сына рассказал. Ну и я своей жизнью поделилась. В церковь мы не пошли, куда уж там… Посидели, помолились… И довольно Бога отвлекать. Коннор ожил, вдруг снова захотел за рыбой ходить. Старую лодку починил. Старый рыбак, что уж там… Это навсегда. А я Богу молилась, чтобы вернулся. Да видно не услышал меня Бог.

Мойра собрала посуду, даже мою тарелку, хотя в той оставалось пару картошин, и ушла с ними к кипящему чайнику.

— Я три дня на берег ходила, пока его сын не приехал и не увел. А как увел явился ко мне Коннор. Как вечером опустится туман крупными каплями на крышу, так и приходит. Я чашку на стол поставлю и со стула встать не могу. Он на свой садится, руки ко мне тянет, чтобы согрела ему пальцы, как всегда, а на моих потом, как на крыше дома — туман, будто я на улице стояла… Пошла как-то в пятницу в карты сыграть, чтобы людей живых увидеть. Возвращаюсь — кружка его любимая разбита. Стояла на полке у самой стены. Те, что с края, целы, а эта на полу и только на две части распалась, ручка даже не откололась. Словно взял он ее сам, да не донес до стола, выронил. На следующий вечер жду, не идет. Дверь открыла — дождь стеной. Обернулась — сидит. Как сквозь меня прошел, не заметила. Поту меня со лба струится. Страшный взгляду него, злой, и руки ко мне тянет, а мне дышать стало нечем… Открыла глаза, сын его надо мной склонился. Не ждала его. Чего приехал, непонятно. Отвез меня к врачу. Сказали, сердце… Я молчу про Коннора, но сыну его сказала, что не вернусь в коттедж. Боюсь одна жить. Стал спрашивать, возьмут ли меня племянники, да куда ж возьмут… Мальчик не женат, а у девочек свои семьи, куда ж я к ним. Вот он и нашел этот коттедж. Мать Шона обо мне заботилась, как о собственной матери, и мы обе с ней сидели на последней скамье в церкви, хотя я ездила с ней лишь за компанию. Я с Богом распрощалась. Как и с людьми, которые верят в его доброту. Он жестокий этот бог, очень жестокий… Но мать Шона молилась ему, а потом…