Взлет и падение «красного Бонапарта». Трагическая судьба маршала Тухачевского - Елена Прудникова

«… Весной 1936 года из Германии в Москву приехал Канделаки, встретившись со мной, он передал привет от Гаммерштейна и прямо повел со мной разговор о том, что, будучи тесно связан с германскими правительственными кругами в лице Геринга, он слышал из авторитетных источников, что моему политическому, как он выразился, сотрудничеству с немцами придается большое значение…

Вопрос: Что вам конкретно говорил Канделаки о своей связи с Герингом?

Ответ: В одну из встреч со мною, в конце 1936 или начале 1937 года, Канделаки мне сообщил, что он через Гаммерштейна связался с Герингом…»

Дальше речь идет о делах экономических, и суть поручения, которое дал Геринг Ежову, нас не интересует. Существенно здесь лишь то, что с Герингом связь была установлена через генерала Хаммерштейна-Экворда. А значит, к тому времени «военная партия» Германии уже работала в одной упряжке с гитлеровским правительством, которому перешли и связи с заговорщиками.

Впрочем, и так ясно, что генералы не могут объявить войну сами по себе. Войны объявляют правительства. И если даже немецкие военные и собирались когда-то свергнуть свое правительство, то ведь время идет… Как показала практика, победоносный Рейх фюрера немецкий военных вполне устраивал…

Продолжение следует…

Есть в воспоминания Кривицкого…

Есть в документах, относящихся к «делу Тухачевского», один довольно любопытный. Не то чтобы там содержались какие-то интересные сведения — в информационном плане это чистый лист бумаги. Нет, он по-человечески показателен.

Это докладная записка члена судебного присутствия, командарма 1-го ранга Белова. В отличие от Буденного, который докладывает и анализирует, Белов только и делает, что изливает на уже расстрелянных подсудимых потоки ненависти и, бия себя в грудь, заявляет о своей лояльности.

«… Когда я увидел этих мерзавцев в зале суда, меня затрясло. Зверь проснулся во мне, мне хотелось не судить их нашим советским судом, а бить и бить до остервенения…

Ненависть бушевала к ним, но не без злобы думал и о себе. Сотни ведь раз и верней тысячу думал и говорил многим товарищам, что это подлецы и не от злобы, а в результате анализа их отношения к делу и поведения…

В чем дело, почему я оказался таким же политически близоруким человеком, как и другие? Этот вопрос меня волновал и злоба на себя клокотала… И начинал писать я не один раз, но писал и рвал не посылая. Все казалось, что буду выглядеть склочником. Ответ сам себе я окончательно дал такой: я гражданский трус.

Буржуазная мораль трактует на все лады — «глаза человека — зеркало его души». На этом процессе за один день, больше чем за всю свою жизнь, я убедился в лживости этой трактовки. Глаза всей этой банды ничего не выражали такого, чтобы по ним можно было судить о бездонной подлости сидящих на скамьях подсудимых…

… Тухачевский старался хранить свой «аристократизм» и свое превосходство над другими, начиная с прекрасного английского костюма, с дорогого тонкого галстука, кончая посадкой головы и точностью выражений. Пытался он демонстрировать и свой широкий оперативно-тактический кругозор. Якир и на процессе играл в свой подлый демократизм. Он пытался бить на чувства судей некоторыми напоминаниями о прошлой совместной работе и хороших отношениях с большинством из состава суда. Он пытался и процесс завести на путь его роли, как положительной, и свою предательскую роль свести к пустячкам…

Уборевич растерялся больше первых двух. Это выражалось уже и в одежде. Он выглядел в своем штатском костюмчике, без воротничка и галстука, босяком. Исчезли обычная надменность фигуры и лица, — фигура превратилась в фигурку, лицо, совсем небольшое и раньше, превратилось в сморщенный грибок. Он старался тоже подать свою роль в большом плане, ноунего из этого ничего не вышло, кроме жалкой потуги… (Задесять лет до того Белов служил с Уборевичем, был его заместителем и сменил его на посту командующего Северо-Кавказским военным округом. Это информация к размышлению, не более того… — Авт.)

.. Фельдман старался бить на полную откровенность. Упрекнул своих собратьев по процессу, что они, как институтки, боятся называть вещи своими именами, занимались шпионажем самым обыкновенным, а здесь хотят превратить это в легальное общение с иностранными офицерами. Голос у него был почти в порядке, но фигура была обмякшей больше, чем у предыдущих подсудимых. Она сделалась почти в два раза тоньше. Тов. Блюхер даже спрашивал у т. Леплевского, какой у него рецепт питания для арестованных и нельзя ли этим рецептом воспользоваться ему?»

Какой слог! Союз советских писателей вкупе с редакцией газеты «Правда» нервно курят в сторонке. Да и товарищ Блюхер тоже хорош со своими шуточками. И ведь накликал — через год и ему придется воспользоваться рецептами питания НКВД…

Вам это ничего не напоминает? Именно! Так же клеймили осенью 1936 года «троцкистских убийц и предателей» Радек, Пятаков, Бухарин и другие заговорщики, пока остававшиеся на свободе. Белов озабочен не судьбой страны и армии, как Буденный, а исключительно демонстрацией собственной преданности. Уже повод к нему присмотреться — с чего это вдруг товарищ так распинается?

Еще одна история о Белове проскользнула в воспоминаниях Эренбурга. «Помню страшный день у Мейерхольда. Мы сидели и мирно разглядывали монографии Ренуара, когда к Всеволоду Эмильевичу пришел один из его друзей, комкор И. П. Белов. Он был очень возбужден, не обращал внимания на то, что, кроме Мейерхольдов, в комнате Люба и я, начал рассказывать, как судили Тухачевского и других военных… «Они вот так сидели — напротив нас. Уборевич смотрел мне в глаза». Помню еще фразу Белова: «А завтра меня посадят на их место»».

Откуда такая уверенность, что он тоже окажется «на их месте»?

И ведь в самом деле оказался, и не один, а еще с четырьмя товарищами по трибуналу. Сейчас все они числятся невинно репрессированными — но какие у нас основания так полагать?

Вернемся, однако, к показаниям Ежова. Рассказывая о встрече с Хаммерштейном-Эквордом в Мерано в 1936 году, бывший нарком сообщает:

«… Далее Гаммерштейн меня поставил в известность о весьма серьезных, по его словам, связях, которыми располагают немцы в кругах высшего командования Красной Армии, и сообщил о существовании в Советском Союзе нескольких военно-заговорщических групп.

Гаммерштейн говорил мне, что ряд крупных военных работников недоволен создавшимся положением в СССР и ставит своей целью изменение внутренней и международной политики Советского Союза.

Советское правительство при его нынешней политике, продолжал Гаммерштейн, неизбежно приведет СССР к военному столкновению с капиталистическими государствами, тогда как этого можно вполне избежать, если бы Советский Союз, идя на уступки, мог «притереться» к европейской системе».

О каких «уступках» идет речь, мы уже знаем — реставрация капитализма, полная ликвидация сложившегося в Советском Союзе социального государства, территориальные «подарки», передача экономики западным «инвесторам» (или как там они в то время назывались) и в конечном итоге не только возрождение капитализма, но и становление на этой территории колониальной системы. Да и генералы, бегающие от войны, как-то не вызывают уважения. Зачем им тогда петлицы — шли бы в письмоводители…

«… Я… спросил его, насколько серьезны связи руководящих кругов Германии с представителями высшего командования Красной Армии.

Гаммерштейн ответил: «С нами связаны различные круги ваших военных. Цель у них одна, но, видимо, точки зрения разные, никак между собой договориться не могут, несмотря на наше категорическое требование»…

… Гаммерштейн предложил мне связаться с этими военными кругами, и в первую очередь с Егоровым. Он заявил, что Егорова знает очень хорошо, как одну из наиболее крупных и влиятельных фигур среди той части военных заговорщиков, которая понимает, что без германской армии, без прочного соглашения с Германией не удастся изменить политический строй в СССР в желаемом направлении».

Значит ли это, что существовали и заговорщики, которые собирались менять политический строй без соглашения с Германией? Интересно, кто именно и какие у них были планы?

Егоров — не просто генерал, а с самой верхушки. Не больше, не меньше, как начальник Генерального штаба и личный знакомый Сталина еще по Гражданской войне. В 1920 году они оба воевали на Юго-Западном фронте: Егоров — комфронта, Сталин — член Военного совета.

«Вот и закачалисьВ прозелень травыЯ — военспецом,Военкомом — вы…»

Летом 1938 года Сталин не дал согласия на расстрел Егорова, единственного из предложенного ему списка высших персон Советского Союза, включавшего 139 фамилий. Через полгода, уже при Берии, все-таки согласился. А Берия — не Ежов, Берия просто так на расстрел не отправлял…