Взлет и падение «красного Бонапарта». Трагическая судьба маршала Тухачевского - Елена Прудникова

И вот что любопытно: во всех публикациях, посвященных реабилитации, практически никакой конкретики не имеется. В «Заключении» Главной военной прокуратуры говорится: «приговор по данному делу был вынесен только на основании показаний, данных осужденными на предварительном следствии и суде и не подтвержденных никакими другими объективными данными». И потом сплошь и рядом перепевается одна и та же тема: отсутствие вещественных доказательств. Может быть, кто-нибудь объяснит, какие в этом случае могли быть вещественные доказательства? Списки заговорщиков, потерянные в казино? Дневник Ягоды с описанием каждого шага? Заготовленные заранее манифесты в сейфе Тухачевского?

Ну, простите, не получилось — тупые русские генералы романов о заговорщиках не читали. Азия-с…

Из всех материалов, посвященных реабилитации, можно вытащить разве что информацию о проверке, в ходе которой было «установлено, что дело сфальсифицировано», а «показания были получены преступными методами». При этом материалы самой проверки отчего-то берегут сильнее, чем пресловутый оперативный план.

Хорошо. Обратимся к «свидетельским показаниям». Бывший заместитель главного военного прокурора Борис Викторов опубликовал воспоминания о работе в составе спецгруппы по пересмотру «дела Тухачевского». И каков же «криминал»?

«Первые страницы дела… Справки на арест: «Органы НКВД располагают данными о враждебной деятельности…» О самой деятельности ничего конкретного… А где санкция прокурора на арест? Нет санкции…

Вот что сразу обратило на себя внимание: несоответствие дат арестов с датами первых допросов, которые были учинены спустя несколько дней. Не могло же быть так, чтобы арестованных не допрашивали? (А где было допрашивать того же Тухачевского, которого арестовали в Куйбышеве и потом везли — в поезд, что ли, спецбригаду высылать? — Авт.).

Ответ простой. Члены комиссии «предполагали, что допросы велись, но показания не устраивали тех, кто возбудил это «дело».

Далее. «Мы заметили на нескольких страницах протокола серо-бурые пятна (на страницах 165–166 одного из пятнадцати томов следственного дела! — Авт.). Такие пятна оставляют капли крови… проконсультировавшись со специалистами, назначили судебно-химическую экспертизу… Оказалось, действительно кровь».

Поговорили о процессе. «Стенограмма состояла всего из нескольких страниц». Несколько — это сколько? Согласно «Справке», одно только выступление Фельдмана заняло 12 листов стенограммы, выступление Корка—20 листов, не считая множества допросов подсудимых. Так сколько это — «несколько»?

Поговорили о том, «как вообще в те годы велось следствие», без доказательств применительно к данному делу.

«На заключительной стадии… получили отзывы ряда крупных военачальников… Они были единодушны в том, что разработанные Тухачевским и его соратниками… основы ведения крупных боевых операций… были по достоинству оценены, применены и развиты…»

А это тут при чем? С каких это пор талант мешал генералам устраивать заговоры?

«Новое расследование по делу Тухачевского подходило к концу…» — пишет автор. Да, но где же собственно расследование? Где кропотливое сопоставление протоколов, выявление антагонистических несоответствий, нарушений закона? Да полно, юрист ли это вообще пишет? Как пишет юрист, видно на примере книги Сухомлинова, посвященной «делу Берии».[68] А это что было?

Еще один свидетель со стороны реабилитации — генерал-лейтенант в отставке Н. А. Веревкин-Рахальский. В 1937 году он был зам. начальника военной академии, т. е. заместителем Корка, и присутствовал на суде в качестве зрителя (оказывается, на процессе и зрители были, вот как!).

«Трудно описать то, что я видел и слышал во время суда. Помню только, что когда я вечером вернулся домой, у меня было состояние человека, опущенного в помои. Я принял душ, долго, то горячей, то холодной водой «отмывался» от пережитого.

«Подсудимые» сидели за перегородкой, М. Н. Тухачевский сидел на стуле впереди. Вопросы задавал только председательствующий. Члены суда молчали. Все обвиняемые категорически отвергали обвинения. И. Э. Якир, патетически обращаясь к членам суда, говорил: «Как вы можете поверить тому, что мы — враги народа?! Ведь мы с вами в жесточайшей классовой борьбе громили контрреволюцию и иностранных интервентов в годы Гражданской войны! «…

М. Н. Тухачевскому не было задано ни одного вопроса…»

Что, в самом деле? Получается, что и Буденный, и Белов врут? А стенограмма суда… ах да, ведь стенограмма тоже врет, гнусный Сталин ее сфальсифицировал, как и все остальное…

Самый подробный документ по этом поводу — «Справка». Итак, какой же компромат на следствие приводится там?

Авторы сразу же начинают путать, в духе Генриха Ягоды. Много говорится о том, что слабо подтверждены показания чекистов Гая и Воловича и комбрига Медведева, на основании которых был арестован Фельдман. В деле вроде бы нет санкции прокурора на арест, хотя это странно, не в духе времени. Может, сами реабилитаторы и изъяли?…

Но все это не отвечает на главный вопрос: виновны они были или не виновны? Ведь обвинение базировалось не на показаниях комбрига Медведева, а на том огромном количестве материала, который они дали друг на друга и на себя самих. Об этом — ни слова, кроме того, что все, мол, получено «незаконными методами» — впрочем, о том, какие «пытки» сумела накопать «Справка», мы уже писали. А ведь они очень старались.

Что еще «не так»?

«Показания о военном заговоре, которые Фельдман стал давать, были крайне противоречивы», — утверждает «Справка». И в чем же их противоречивость? «Так, на допросе 16 мая 1937 года он показал, что в военнотроцкистскую организацию его вовлек в 1934 году Примаков. Через три дня Фельдман, изменив свои показания, утверждал, что военно-троцкистская организация возглавлялась Тухачевским, который и вовлек в нее Фельдмана в начале 1932 г.» Что еще? Все!

Впрочем, первым «дело генералов» начали проверять далеко не при Хрущеве. Первым его стал проверять Берия. По-видимому, это было одно из первых дел, которые подверглись проверке в ходе «бериевской реабилитации». Так что «Справка» то и дело ссылается еще на те показания.

Дело Фельдмана вел следователь Ушаков. В октябре 1938 года на допросе он говорил следующее: «На Фельдмана было лишь одно косвенное показание некоего Медведева… В первый день допроса Фельдман… написал заявление об участии своем в военно-троцкистской организации, в которую его завербовал Примаков… Придерживаясь принципа тщательного изучения личного дела и связей арестованных, я достал из штаба дело Фельдмана и начал тщательно изучать его. В результате я пришел к выводу, что Фельдман связан интимной дружбой с Тухачевским, Якиром и рядом др. крупных командиров и имеет семью в Америке, с которой поддерживает связь. Я понял, что Фельдман связан по заговору с Тухачевским…» Затем на оперативном совещании по ходу следствия он рассказал о показаниях Фельдмана и «перешел к своему анализу и начал ориентировать следователей на уклон в допросах с целью сокрытия несомненно существующего в РККА военного заговора… Как только окончилось совещание, я… вызвал Фельдмана. К вечеру 19 мая было написано Фельдманом на мое имя известное показание о военном заговоре с участием Тухачевского, Якира, Эйдемана и др., на основании которого состоялось 21 или 22 мая решение ЦК ВКП(б) об аресте Тухачевского…»

Ну и что? Где тут хоть намек, хоть тень намека на то, что дело было сфальсифицировано? Ах да, конечно же, весь день до вечера он избивал несчастного Фельдмана. Откуда это следует? Ну как же?! Ведь об этом все знают!

Именно в этом «все знают», в мощнейшем пиаре хрущевских времен, все дело. Потому что даже те материалы следствия, которые волей-неволей просачиваются в печать, предельно конкретны. Вы их читали. А вот что касается доказательств фальсификации процесса, то они основаны как раз на пресловутом «все знают», на который сверху наложены… нет, не доказательства, а иллюстрации. «Так, на допросе 16 мая…» И все густо сдобрено антисталинской риторикой, само собой.

По поводу процесса «Справка» сообщает:

«В суде обстоятельства дела были исследованы крайне поверхностно и неполно. Вопросы, задававшиеся подсудимым, носили тенденциозный, наводящий характер. Суд не только не устранил наличие существенных противоречий в показаниях подсудимых о времени образования заговора, об их вступлении в него, о составе «центра» заговора, о практическом участии в заговорщической деятельности, но даже фактически замаскировал эти противоречия… Суд не истребовал никаких объективных документальных доказательств и свидетельств, необходимых для оценки правильности тех или иных обвинений, не вызвал никаких свидетелей и не привлек к рассмотрению дела авторитетных экспертов…»