Право на жизнь. История смертной казни - Тамара Натановна Эйдельман

отделался испугом. Колетт, уже превращавшаяся в классика французской литературы, – ее муж, еврей, был арестован гестапо, а затем освобожден благодаря заступничеству жены немецкого посла во Франции. Это, впрочем, не помешало Колетт публиковаться в газетах с явным нацистским уклоном и допускать в своих книгах антисемитские выпады. Артюр Онеггер, участвовавший в Сопротивлении и продолжавший, несмотря ни на что, в оккупированном Париже писать музыку и преподавать. Жан Ануй, в чьих пьесах иногда видят проявление его антифашистских взглядов, хотя сам он отказывался говорить о своих политических убеждениях, считая, что это его личное дело. Морис де Вламинк, один из самых утонченных французских художников, во время оккупации ездивший с другими деятелями культуры в Германию, друживший с немецкими офицерами и в результате после войны лишившийся возможности публиковаться и выставляться. Один из величайших деятелей французского театра Жан-Луи Барро… И многие другие. Люди с самыми разными биографиями и политическими взглядами, многим из которых Бразильяк был отвратителен, исходили из того, что нельзя казнить за «интеллектуальные преступления». Камю размышлял два дня, прежде чем подписать письмо, – его отвращение к смертной казни оказалось сильнее отвращения к коллаборационистам и Бразильяку.

Де Голль прочитал петицию, но отказался помиловать Бразильяка. Легенда гласит, что он считал его виновным в гибели политика Жоржа Манделя. Бразильяк действительно неоднократно требовал на страницах своего издания смерти Манделя. Мандель был арестован гестапо, отправлен в Бухенвальд, потом возвращен во Францию, где его убил член Французской милиции – того самого карательного отряда, который был создан Петеном и Лавалем.

Перед расстрелом Бразильяк закричал: «И все равно да здравствует Франция!»

Вопрос о том, можно ли наказывать – и уж тем более казнить – за слова, пусть самые злобные и омерзительные, остался открытым.

Кровавые законы, по известному присловью, делают кровавыми и нравы, писал Камю. Но бывает, что общество переживает такую полосу позора и бесчестья, когда, несмотря на весь царящий в нем разлад, нравы его по части кровавости далеко отстают от законов. Половина Европы знакома с такой полосой. Мы, французы, тоже пережили ее и рискуем пережить еще раз. Казни во время оккупации повлекли за собой казни во время Освобождения, а друзья последних казненных мечтают теперь о возмездии[209].

Глава 9

Казус ирландских повстанцев

Отношения Англии с Ирландией всегда складывались непросто. Начиная с XII века нормандские аристократы, потомки тех, кто пришел на Британские острова с Вильгельмом Завоевателем, начали постепенно получать земельные владения на Зеленом острове и укреплять там свою власть. Ирландия в той или иной мере зависела от английских правителей, но отношения складывались не так драматично, как в последние столетия.

В XVI веке ирландский парламент признал короля Генриха VIII правителем Ирландии, но это было только начало. В Англии победила Реформация – сначала умеренная, но в середине XVII века в результате гражданских войн власть оказалась в руках радикальных кальвинистов. Ирландия же осталась католической – конфессиональные различия в течение следующих столетий будут определять очень многое в развитии англо-ирландских отношений.

В XVII веке протестантские английские правители огнем и мечом боролись с католической Ирландией. В 1649 году Оливер Кромвель, непреклонный глава «железнобоких» пуритан, который не побоялся отправить на плаху английского короля Карла I, послал в Ирландию войска. Война была ужасающей. Сегодня очень трудно определить, где в истории завоевания Ирландии правда, а где миф – англо-ирландские отношения мифологизированы насквозь, – но, вероятно, для дальнейшего не так важно, правда ли, что англичане сжигали целые города, разрывали на куски священников и убивали людей прямо в церквях. В принципе, примерно так и велись религиозные войны в XVII столетии, но более существенно то, что люди по сей день помнят все эти рассказы.

После этого Ирландию вынудили объединиться с Англией и Шотландией в «содружество», у множества землевладельцев отняли землю, в Ольстер переселили шотландцев-протестантов, что порождает конфликты до сих пор, – и Ирландия подверглась жестокому угнетению и эксплуатации. Мы знаем, что и английским беднякам в те времена жилось очень тяжело, но в данном случае социальные проблемы резко обострялись религиозными и языковыми различиями.

А дальше Англия стала превращаться в Великобританию. В 1707 году была заключена уния между Англией и Шотландией – таким образом, они стали уже не двумя странами, которыми просто почему-то управлял один король (в данном случае королева Анна), а единым государством с одним парламентом.

В Ирландии, какой бы угнетенной она ни была, все-таки оставался свой парламент. В него, правда, долго не допускали католиков, а они составляли большинство населения, но к концу XVIII века по крайней мере богатые католики получили право голоса, и в Ирландии стали поговаривать о том, чтобы предоставить всем приверженцам католической церкви политические права – в Англии такого еще не было. Одновременно с этим в разных концах Европы начало формироваться национальное самосознание – и Ирландия не стала исключением. Так же, как сербы и болгары мечтали об освобождении от власти Османской империи, а итальянцы – от власти австрийцев, ирландцы жаждали освободиться от навязанного им союза с Англией. При этом ирландцами ощущали себя уже не только католики или люди, говорившие на ирландском языке: многие «англо-ирландцы» – англичане, родившиеся и выросшие в Ирландии, – ощущали бóльшую близость со своей новой родиной.

И в этой обстановке в 1800 году после долгих споров и раздумий была заключена еще одна уния – между Великобританией и Ирландией. Ирландского парламента и отдельной ирландской армии больше не существовало. Казалось бы, невелика проблема. Прошло еще 29 лет, и католикам даже разрешили избираться в британский парламент, а армия ведь все равно подчинялась Лондону.

Но это означало конец какой-либо, даже слабенькой автономии, невозможность проводить собственные решения по вопросам, касавшимся прежде всего Ирландии, – очевидно, что в лондонском парламенте ирландские голоса не могли перевесить остальные. Ирландцев в Великобритании вообще не любили, презирали, считали дикими неграмотными пьяницами.

И ирландцы с новой силой стали бороться за свои права.

Положение усугублялось невероятной нищетой, царившей тогда в Ирландии. В Англии и Шотландии бедняков тоже было полным-полно, но там быстрыми темпами шла индустриализация, разрастались города, появлялись новые рабочие места, в то время как в Ирландии промышленности почти не существовало, работы в городах не было – ну разве что идти в услужение… Большинство населения жило сельскохозяйственным трудом, арендуя землю у помещиков, многие из которых были англичанами и жили по ту сторону Ирландского моря, присылая