Жизнь Гюго - Грэм Робб

Конкретным результатом таких визитов стало то, что Гюго начал страдать бессонницей. Средство лечения было только одно: вернуться в бой и напомнить цивилизованному миру, что его нравственная судьба теперь вращается вокруг небольшой скалы в Океане.

Глава 16. «Гю! Го!» (1855–1861)

Крымская война сотворила чудо с англо-французскими отношениями. Наполеон III и королева Виктория скрепили союз против России неоднократными визитами друг к другу. В Музее восковых фигур мадам Тюссо появилась фигура Наполеона III. Впрочем, там уже стояла фигура Виктора Гюго. Министра внутренних дел Палмерстона в 1851 году вынудили уйти в отставку после того, как он, ни с кем не посоветовавшись, поздравил французского императора с государственным переворотом. В феврале 1855 года Палмерстон стал премьер-министром. Восстановленные дружественные отношения между двумя странами угрожали раздавить маленькую крепость Джерси.

Гюго лишь однажды попытался вмешаться в дела Великобритании или, как он считал, «утвердить здесь закон». На соседнем острове Гернси к смерти приговорили убийцу. Гюго издал открытое письмо и разжигал массовые протесты против смертной казни. Вскоре после того злополучного преступника предали в руки неопытного палача, который прикончил его, прыгнув ему на плечи. На следующий день Гюго разразился письмом «Лорду Палмерстону»: «Я всего лишь ссыльный, а вы – всего лишь министр. Я прах, а вы – пыль. Один атом может говорить с другим». Он описал казнь в зловещих, патологоанатомических подробностях, достойных Эдгара Аллана По, и намекнул, что на казни настояли французские власти, которые хотели преподать урок изгнанникам. Палмерстон затягивал галстук одной рукой, писал Гюго, а другой – петлю виселицы; то была прочувствованная отсылка на английские обычаи: «Для англичан я shoking, excentric и improper[38]. Я отказываюсь носить галстук, как принято. Я хожу к местному цирюльнику… после которого выгляжу как простой рабочий… Я противник смертной казни, что нереспектабельно… Я ни католик, ни англиканин, ни лютеранин, ни кальвинист, ни иудей, ни методист, ни веслеанец, ни мормон, поэтому, должно быть, я – атеист. Вдобавок ко всему я француз, что гнусно, республиканец, что чудовищно, ссыльный, что отвратительно, и нахожусь на стороне побежденных, что бесславно. В довершение всего я поэт. Вот почему я не слишком популярен»{978}.

Всегда предполагали, во-первых, что Палмерстон не обратил внимания на незначительное письмо француза, и, во-вторых, что Гюго страдал паранойей. Но, судя по неопубликованным материалам архивов министерства внутренних дел Великобритании, письмо Палмерстон прочел, и описание казни, сделанное Гюго, привело его в замешательство: «Нельзя, чтобы человек умирал четыре минуты»{979}. Благодаря письму методы казни пересмотрели. Что же касается паранойи Гюго, известно, что французы втайне давили на англичан, призывая их выслать беженцев, заткнуть им рот или подорвать силу их духа. Кроме того, недавно стало известно, что у изгнанников имелся свой человек в Париже, имевший допуск к дипломатической почте. Теперь понятно, почему Гюго был так сверхъестественно хорошо информирован{980}. После эпидемии революций в 1848 году шпионаж стал бурно развиваться. Выяснилось, что беженец по фамилии Юбер – агент Мопа, которому Гюго спас жизнь и по просьбе которого его не стали линчевать. Но еще одного шпиона, венгерского ссыльного, так и не разоблачили: в архивах министерства внутренних дел сохранилось его предложение предоставлять Палмерстону сведения о своих знакомых «демагогах»{981}.

Количество убитых в Крыму росло, и Гюго начал вещать всерьез, называя себя в письмах и «декларациях» «голосом с той стороны могилы»: «Exul sicut mortuus»[39]{982}. На ежегодном польском банкете в ноябре он объявил, что англо-французская наступательная операция – прямой результат государственного переворота, совершенного Луи-Наполеоном. На сей раз Лондон откликнулся. Сын сэра Роберта Пиля («маленький человек с большим именем») выступил в парламенте, пылая праведным негодованием. Как смеют эти иностранцы «оскорблять правителей, которых приняли как союзников народ и правительство нашей страны!». Вначале Пиль напал на венгра Кошута, который произносил такие же подстрекательские речи о резне на Востоке, затем обратился к Гюго, который «в том же тоне разглагольствует на Джерси»: «У этого субъекта личная ссора с выдающимся человеком, которого народ Франции избрал своим монархом, и он внушает жителям Джерси, что наш союз с императором Франции – нравственная деградация для Англии. Какое до всего этого дело г-ну Виктору Гюго? Если жалкие бредни распространяются иностранцами, которые обрели в нашей стране безопасное убежище, я обращаюсь к лорду министру внутренних дел: нельзя ли предпринять соответствующие шаги, чтобы положить этому конец»{983}.

Шарль перевел речь из «Таймс», и Гюго ответил, швырнув через весь стол кусок хлеба и прокричав: «Только этого мне недоставало! Чтобы сын Роберта Пиля называл меня „субъектом“!»{984} Кусок хлеба превратился в «Уведомление» (Avertissement), которое Гюго швырнул в Роберта Пиля, метя в «месье Бонапарта». «Уведомление» напечатали в нескольких английских газетах, возможно, благодаря связям Гюго с бывшими лидерами чартизма, Эрнестом Джонсом и Джорджем Джулианом Гарни: «Настоящим уведомляю г-на Бонапарта, что я полностью осведомлен о тех струнах, за которые он дергает… Между нами в самом деле своего рода „личная ссора“: старая личная ссора судьи и обвиняемого на скамье подсудимых».

Следующий снаряд причинил больше ущерба. В апреле 1853 года, когда Наполеон III посетил Англию, стены Дувра и Лондона были обклеены листовками, в которых Виктор Гюго просил англичан представить, как Риджент-стрит обстреливается из пулеметов, а Гайд-парк превратился в «могилу для ночных расстрельных команд». «По ночам, – обратился он к императору, – я спрашиваю мрак Божий, что он о вас думает, и мне жаль вас, месье, ибо я сталкиваюсь с ужасающим молчанием Бесконечности». Типичная для Гюго риторика сочеталась с апокалипсическим языком международного социализма. Французские агенты срывали листовки и разбили витрины в магазине одного лондонского книгопродавца, где был выставлен памфлет Гюго{985}.

В наши дни, на фоне политкорректных обобщений, «Уведомление» Гюго звучит как слова уличного проповедника, однако он пел в унисон с определенными общественными течениями. Часто рядом с «Уведомлением» Гюго на стены клеили прокламацию со словами, написанными в Англии:

«ПОЗОР АНГЛИИ

ПОИСТИНЕ УНИЗИТЕЛЬНЫЙ ДЕНЬ

ЛУИ-НАПОЛЕОН,

убийца, клятвопреступник, ликвидатор Французской и Итальянской республик, который подкупил солдат, чтобы те резали мирных граждан на парижских Бульварах, выслал из Франции лучших людей и вымостил путь к власти трупами честных, мирных граждан, мужчин, женщин и детей, приезжает в Англию.

Англичане, исполните свой долг!»

Возможно, от поступков Гюго веет саморазрушением, но следует помнить: он ожидал, что империя вот-вот рухнет. Так говорил ему трехногий стол. Каждое «наказание» будет лишней характеристикой в его жизнеописании, когда республике понадобится вождь. Благодаря тайным союзникам ссыльных он также знал: что бы он ни делал, он почти наверняка на грани третьего изгнания. Жена уговаривала его принять предложение убежища от правительства солнечной Испании.

Последний английский биограф Гюго выражает общее мнение, точнее, мнение, распространенное сто сорок лет назад среди сторонников Второй империи: «Его эгоизм был настолько безмерен, его перспективы настолько искажены, его самомнение настолько завышено, что иногда ему казалось, будто политика Англии и Франции направлена против него лично». Полезно сравнить такую точку зрения с фактами.

В ответ на жалобы французской стороны, что ссыльные «подстрекают к убийству императора», в марте 1855 года на Джерси отправили сотрудника Столичной полиции, некоего сержанта Дж. Сондерса. Его расходы оплачивались не Скотленд-Ярдом, а Тайной службой министерства иностранных дел. Сержант Сондерс не тратил времени даром. Он прислал несколько экземпляров газеты «Человек», которую выпускали ссыльные, «в которой часто дают слово г-ну Виктору Гюго». Он старательно подчеркнул все оскорбления. Сержант несколько недель подглядывал и подслушивал и постарался подтвердить подозрения Палмерстона. Ему удалось заполучить, правда всего на несколько минут, письмо, в котором ссыльные называли Виктора Гюго «центральным игроком». Он присутствовал на собраниях, которые проводились в домах Рибейроллеса{986} и Гюго: «Они используют в своих речах ругательства, ужасно богохульствуют, угрожают всем королям и королевам, а также аристократии и всем, кто с ними не согласен»{987}.