Русские оружейники - Герман Нагаев

Чтобы не было посторонних помех, стержень решено было спрятать в водопроводную трубу, густо смазанную мазутом.

Труба вместе со стержнем должна была пройти сквозь крышу и потолок. Для ветряка была задумана металлическая опора, увенчанная втулкой, которая бы позволяла ему поворачиваться навстречу ветру.

Сооружение, попервоначалу показавшееся Василию простым, на деле потребовало большого труда. Но в нем уже выработался упорный дедовский характер – стремление каждое начатое дело доводить до конца. Больше месяца Василий провозился над своим ветряком и в конце концов завершил, добился успеха.

Ветряк мог включаться и выключаться при помощи рычажка, от которого в дом была протянута проволока с петлей на конце.

Дождавшись ветра, Василий с волнением потянул за петлю… – и вдруг, как маленький, запрыгал от радости:

– Мама, бабушка, глядите, мой станок заработал от ветра!

В кухню вслед за матерью и бабкой набилась детвора и принялась кричать и бить в ладоши.

– Тише, не орите, не мешайте ему! – прикрикнула мать. – Может, и впрямь из этого толк будет.

– Будет, мама, будет!

Василий выключил ветряк, зажал деталь и, вставив новый резец, потянул за проволоку.

Деталь быстро завертелась. Преодолевая волнение, Василий направил резец, послышался характерный певучий скрежет, и с резца упала золотистая стружка.

И хотя вал станка вращался то быстро, то медленно (очевидно, дул порывистый ветер), все же работать было несравненно легче и обточка шла много быстрей.

Василий вынул готовую деталь и показал всем.

– Глядите, и пяти минут не прошло, а деталь готова, а отец за час обтачивал не больше пяти…

Мать посмотрела на деталь, подержала ее в руках и заплакала.

– Хватит, хватит тебе, – сердито сказала бабка. – Тут радоваться надо, а не реветь…

Через некоторое время Вася придумал для станка регулятор скорости, вал стал вращаться ровней, работа пошла лучше.

В первый же месяц на станке с ветряком Василий заработал почти втрое больше обычного. Получив деньги, он купил колбасы, кренделей, конфет и устроил настоящий пир. Его первое изобретение было признано всей семьей. Даже бабка, бранившая раньше за «пустые затеи», укусив поджаристого кренделя, добродушно сказала:

– Башковит ты, однако, Василий, в деда пошел!..

На другой день пришел мастер Зубов, осмотрел станок, похвалил:

– Молодчина ты, Васюха. Мог бы большую пользу дать, да на заводе и заикнуться об этом нельзя.

– Неужели так и дальше будет?

– Кто знает?.. – уклончиво сказал мастер и, не проронив больше ни слова, ушел…

Когда Василию исполнилось восемнадцать лет, вышла прибавка в жалованье. Он стал меньше работать дома и некоторые вечера отводить для отдыха.

С наступлением лета, когда день стал больше, Василий иногда заходил к своему старому другу Михаилу Судакову, просил гармонь, старенькую тульскую двухрядку, и они шли в палисадник. Там он трогательно и проникновенно играл старинные русские песни.

Когда раздавались переборы его гармоники – то нежно-тоскливые, то залихватско-веселые, – в соседних домах распахивались рамы, в окнах появлялись девушки и женщины, любительницы родной русской музыки. Иногда они под гармошку запевали песню, и она долго звучала над тихой сонной окраиной…

Но друзьям уж не долго оставалось быть вместе.

Подошла осень 1901 года.

В серый осенний день на вокзале собрались толпы народу. Где-то заливалась гармошка, откуда-то доносилась надсадная песня, слышался топот ног, залихватский посвист и плач.

Это жители города и окрестных деревень провожали новобранцев.

У длинного красного эшелона пели, плясали и плакали женщины в пестрых домотканых сарафанах, в лаптях, с узелками в руках и котомками за плечами; дряхлые старики с палками и трубками; мастеровые в сапогах в гармошку, в косоворотках, подпоясанных поясами с кисточками; фабричные девчата в ярких косынках.

Вся эта пестрая толпа смешалась у эшелона, как смешались звуки множества голосов в сплошной, тяжелый шум.

Вася стоял, окруженный родными. Тут были и бабушка Александра Васильевна, и мать, и живая черноглазая девушка Вера – его невеста, и младшие братья.

Вот в круг протиснулся Михаил Судаков и повесил на плечо друга гармонь.

– Вези с собой, Васюха, не горюй, ведь мне тоже скоро в солдаты. Может, и свидимся.

– Спасибо, Мишуха, спасибо! Не забывай тут наших.

– Не забуду!

Заревел паровоз. Все начали быстро прощаться; и Василий, поддерживая гармонь, побежал к вагону.

Скрежеща, повизгивая и пыхтя, паровоз набирал скорость.

Толпа взвыла, послышались громкие крики, рыдания, топот бегущих за поездом новобранцев.

Их подхватывали на ходу крепкие руки и затаскивали в вагоны.

Но все эти крики, вздохи, рыдания покрывала затянутая в конце эшелона и подхваченная сотнями голосов разрывающая душу песня:

Последний нонешний денечекГуляю с вами я, друзьяА завтра рано, чуть светочек,Заплачет вся моя семья.

Солдатские годы

Василий Дегтярев и другие новобранцы думали, что их везут в Москву.

– Не горюй, ребята, – говорил веселый краснощекий парень, – от Москвы до Тулы рукой подать. В случае чего, и на побывку дернем...

Кто-то заиграл на гармонике, кто-то затянул песню. До Москвы доехали незаметно...

Но в Москве сообщили, что эшелон пойдет дальше, на Петербург...

– Ишь ты, ядрена лапоть, в столицу покатим, вздумали собаку мясом испугать.

Новобранцы расхохотались, посыпались шутки, прибаутки.

– Поглядим на Петербург. Пройдемся по Невскому,

– В лапотцах да с котомкой за плечами?

– Ничего, там приоденут в мундиры и еполеты нацепят.

Но Петербурга новобранцам так и не показали. Не доезжая до вокзала, эшелон подали в тупик и всех прибывших расформировали по разным частям гарнизона.

Василий вместе с краснощеким шутником и группой других туляков попал в Ораниенбаум.

Их сгоняли в баню, обрядили в солдатское обмундирование, поместили в унылые, мрачные казармы.

В Петербурге, когда стало известно, что их везут в Ораниенбаум, Василий подумал, что попадет в оружейную мастерскую, о которой слышал еще в Туле. Но, очутившись в казарме, он понял, что жестоко обманулся.

На другой же день началась обычная солдатская муштра. Новобранцев обучали шагистике, отдаванию чести, словесности, знанию приветствий, ответов начальству, воинских уставов.

Недели через две Василий уже мог четко шагать, отдавать честь, величать офицеров «Ваше благородие», или «Ваше высокоблагородие» и отвечать по уставу: «Так точно» или «Никак нет» – и думал, что учения подходят к концу. Но оказалось, что они только начались.