Даже если всему придет конец - Йенс Лильестранд

движениями он швартуется лагом с левого борта, а я вывешиваю за борт несколько кранцев и помогаю ему перелезть на яхту.

– Вот ведь, распогодилось в конце концов, – говорит он, простирая руки в сторону пустующего открытого моря, словно выставляя напоказ что-то грандиозное или божественно прекрасное. – Нельзя не радоваться такому, несмотря на все это дерьмо.

– В море все гораздо проще, – соглашаюсь я с ним. – Все остальное исчезает.

Изящно взмахнув холеной рукой, мужчина представляется Сверкером, он детский врач, его катер стоял в Даларё, но этой ночью какие-то психи устроили там погром, и он решил отойти подальше от населенных мест.

– Она моей бабушке принадлежала, – с гордостью произносит Сверкер, – дедушкин свадебный подарок. Уже тогда была старушка, но дед переименовал ее в честь бабки, смотри.

И он указывает на форштевень, там витиеватым шрифтом – белым по блестящей, цвета темного ореха поверхности – выведено «Текла».

– Больше века педантичной заботы, сам понимаешь, вечная классика, такая, по сути, может бесконечно бороздить моря, если с нее пылинки сдувать. В общем, этой ночью я снялся с места. – Он улыбается: – Под покровом ночи, как пишут в мальчишеских книжках.

Сверкер с любопытством оглядывает яхту, меня, а потом и группку людей на утесе.

– Это папина лодка, – быстро поясняю я. – Точнее, наша с папой, общая. Правда, сейчас я вышел с несколькими приятелями.

Он вежливо улыбается:

– Вот как, а папа твой где?

– Остался. На Сандхамне.

Я вижу, как он по-деловому обводит взглядом лодку, такелаж, швартовы, узлы.

– Да вы, похоже, отлично справляетесь и без него. Не так-то просто найти естественную бухту в этих местах, нужно быть заправским судоводителем.

Я привычно поправляю фуражку на голове, и Сверкер с симпатией смотрит на перекрещенные теннисные ракетки на ней.

– Играешь?

– Не. А вот папа играет. Это его фуражка. Из Монако.

Сверкер немного расслабляется, больше он вопросов задавать не будет, он не из тех, кто много спрашивает, не из тех, кто хочет разыгрывать восхищение. Только улыбка теперь чуть шире.

– Давно в море?

– Всего один день, – отвечаю я. – Редко кто осмеливается доходить до этих мест, но ветер дул в нужную сторону. А вы что?

– Запасся на недельку. Всяко лучше, если там продолжится неразбериха. У меня на лодке все, что может пригодиться. – Он делает неопределенный жест, указывая на правый карман своих шортов, куда втиснул рулон туалетной бумаги: – Кроме уборной, разве что. Я только соскочу на берег ненадолго, а потом оставлю вас с приятелями в покое.

– Мы тут точно еще немного пробудем, – заверяю я его. – Не торопитесь.

Он отечески хлопает меня по плечу. Рука у него тяжелая, чувствуются скрытые в ней силы.

– Спасибо, дружище. Непросто отыскать тут подветренный кусочек; порадовался, когда нашел приятеля, чтобы пришвартоваться.

Иронично хохотнув, Сверкер легкой трусцой убегает в сторону форштевня, привычно давит ногой на носовой швартов, пока лодка не подъезжает к камню, а потом легко и уверенно перемахивает на берег, демонстрируя при этом удивительное для столь крупного мужчины изящество. Ребята, сидящие чуть поодаль, аплодируют и громко свистят; проходя мимо места, где они расположились, он слегка кланяется, после чего следует неразборчивый комментарий, явно какая-то шутка, во всяком случае, все смеются, а он уверенным шагом следует дальше по неровной скалистой поверхности в сторону небольшой рощицы.

Я так и стою на палубе моей яхты, посматривая на катер, светло-синий козырек, надежную корму, узкий элегантный нос. «Раньше говорили, что «Петтерссон» в ответе за рост численности населения в Швеции, – вечно повторял папа, это была одна из его любимых острот. – Они такие узкие в районе форпика, что, если спать там вдвоем, невозможно не заделать ребенка. Настоящая трахолодка, хе-хе».

Несколько секунд я стою на месте. Зажмурившись, глубоко вдыхаю воздух, вбирая запах теплого, прогретого на солнце лака.

Открываю глаза, смотрю в сторону утеса. Длинноволосый коротышка сидит, не сводя с меня глаз. Я медленно киваю.

Все происходит быстро и просто, они не теряют ни минуты, маленькая стая перемещается мягко и бесшумно, девица шепчет своему парню, чтобы помог ей влезть на борт, тихо матерится, поскользнувшись и чуть не упав в воду, остальные шикают на нее. Коротышка идет последним и, ни о чем не спрашивая, высвобождает концы на «Мартине», уже научился кое-чему. Нос лодки беззвучно откатывается от берега, коротышка еще несколько секунд придерживает ее, семенит вперед и запрыгивает на яхту, остальные помогают ему, и вот мы отошли на пять-десять метров в море, «Петтерссон» следует за нами как маленький понтонный причал, с брызгами трется о кранцы, я слышу родной и умиротворяющий скрип швартовых, когда старую деревянную посудину раскачивает на волнах.

– Смотрите! – кричит девица, и в ее голосе испуг и триумф одновременно, мы все разом оборачиваемся в сторону острова; из лесу бегом выскакивает Сверкер, на нем только серая футболка, снизу ничего нет, член болтается между ног, он орет что-то неслышно и спешит через камни, но между нами уже двадцать, тридцать метров, он остается стоять у кромки воды, все его тело изогнулось дугой, он готов ринуться в воду и плыть за нами, но вот уже пятьдесят, шестьдесят метров отделяет его от нас, он опять выкрикивает что-то, а девица кричит в ответ: – ПРИВЫКАЙТЕ, ВАШУ МАТЬ, ПРИВЫКАЙТЕ, ВАШУ МАТЬ! – и нервно хохочет; после этого один из парней встает у релинга и мочится в его сторону, при этом несколько капель попадает на «Петтерссона», парень завывает волком, выставив кулак в небо, а остальные орут и хохочут, выкрикивая: – ПРИВЫКАЙТЕ, ВАШУ МАТЬ, ПРИВЫКАЙТЕ, ВАШУ МАТЬ, ПРИВЫКАЙТЕ, ВАШУ МАТЬ, ПРИВЫКАЙТЕ, ВАШУ МАТЬ! – как будто у нас тут хоккейный матч.

Я отвожу взгляд от всего этого: озлобленного вопящего мужика на берегу, кричащих ему что-то юнцов; я смотрю вперед, по всему телу разливается некое ощущение свободы – легкое мягкое движение потихоньку надувающегося стакселя, еле заметная вибрация от штурвала передается от корпуса судна и панели управления в мои руки, лодка живая, она медленно, но верно форсирует водный простор.

Из-за плохо заложенных буксировочных концов яхту дергает в сторону, я объясняю команде, что делать: ослабить концы на «Петтерссоне» и привести их на корму, коротышка с девицей делают, как я сказал. Они идут, держа швартовы, словно вышли выгулять двух невероятно дорогих собачонок. Катер мягко скользит назад вдоль борта и послушно встает позади словно малыш-тузик, я даю ему отойти метров на десять и потом закрепляю концы. Чудненько. Катер, конечно, сильно замедляет ход, и яхта идет нескладными рваными скачками, но несколько километров мы так одолеем.

«Морских миль, – поправляю я себя и скорее ощущаю, чем вижу, как надувается парус. – Парень, мы