Читающий по телам - Антонио Гарридо

Цы прошел по ним языком. У грудей был вкус желания, они дрожали у него на губах. Цы чувствовал, что кожа Лазурного Ириса возбуждена, бутоны грудей затвердели, а поцелуи его вызывали ответные стоны. Он слизывал влагу с ее языка с жадностью, будто должен был утолить жажду столь же древнюю, как сама жизнь. И Лазурный Ирис отвечала ему тем же — сжимая и притягивая к себе, как нечто безоговорочно необходимое; она точно хваталась за скалу посреди морской бури.

Поцелуям и ласкам не было конца. Придыхания женщины подстегивали юношу, обостряя желание. И вот Лазурный Ирис откинула голову назад, чтобы отыскать его грудь. Она лизала и сосала его кожу, а Цы любовался ею в полумраке. Да, он ее желал. Он желал в нее проникнуть и прямо прошептал об этом женщине. Но Лазурный Ирис точно не расслышала. Губы ее — прямо через все шрамы — скользнули к его животу, и вот они уже достигли его твердого колеблющегося «нефритового стержня». Когда Ирис обхватила его ртом, Цы решил, что он умер. В движениях ее губ было желание, она изогнулась всем телом, охваченная неведомой юноше алчностью. Язык ее сводил юношу с ума. Он закрыл глаза, чтобы навсегда запомнить эти мгновения. В следующий миг он почувствовал, как женщина обнимает его ногами — точно именно теперь осознала, что он нужен ей там, внутри. Цы попытался войти в нее, но Лазурный Ирис не далась, она извивалась, пока не оказалась на нем верхом; «пещера наслаждений» коснулась «нефритового стержня», и тот ответил яростным подрагиванием. Ирис прикрыла юноше глаза. Другой рукой она медленно ввела его член в глубь себя. Цы хрипло вздохнул. Он попробовал убрать ослепляющую его руку, но Лазурный Ирис прижалась к нему и кончиком языка лизнула губы.

— Мы одинаковые, — шепнула она.

— Одинаковые, — повторил он и позволил ее ладони прикрывать ему веки.

Лазурный Ирис мучительно медленно опускалась все ниже, пока ее горячая влажная «пещера» не поглотила его «стержень» полностью. Цы ощутил мощный жар, подчинявший его своему желанию. Колыхания Лазурного Ириса доставляли ему ошеломляющее наслаждение. Рот ее пьянил, наполнял страстью, сводил с ума. Прежде Цы даже предположить не смел, что бывает так. Ирис двигалась, не переставая, выгибаясь, целуя так страстно, точно хватала последний воздух, чтобы не задохнуться, точно Цы поддерживал в ней жизнь.

А потом все ее тело сотряслось. Талия Лазурного Ириса заходила ходуном в нескончаемой пытке наслаждением — и все быстрее, все жестче. Рот ее теперь не отрывался от Цы, даже чтобы вздохнуть. Юноша чувствовал все колыхания и сотрясания Лазурного Ириса — ее движения утратили расчетливость и походили теперь на лихорадку. А потом Цы забился, как под ударами кнута, чувствуя, что проливается внутрь ее, — и точно вся его жизнь уходила туда, а сам он исчезал.

Она лежала, прильнув к нему так, будто у них была теперь одна кожа на двоих. Дыхания их сделались единым дыханием, все еще прерывистым от наслаждения. Раньше, чем они оторвались друг от друга, Цы успел заметить, что из слепых глазниц Лазурного Ириса льются соленые слезы. Он решил, что это слезы счастья.

Цы заблуждался.

Когда он проснулся утром, в комнате никого не было. Цы спросил у служанки, где сейчас находится госпожа, но та не могла ответить.

Цы позавтракал в той же комнатке, в которой им подавали ужин. Чай казался безвкусным, лишенным запаха. Цы жаждал вновь ощутить аромат Лазурного Ириса, словно бы пропитавший его кожу; но теперь этот сладковатый вкус порождал только горечь.

Юноша подумал о Фэне; сможет ли он теперь встретиться с учителем лицом к лицу, не опустив взгляда. Впрочем, он заранее знал, что не способен. Цы даже не мог посмотреть на себя в большое бронзовое зеркало в главном зале. Он налегал на чай, стремясь избавиться от последствий неумеренного возлияния; вино словно бродило еще у него внутри даже теперь. Потом поднялся в ванную; как будто вода могла смыть с него бесчестье! Телом юноша и теперь жаждал ласк Лазурного Ириса, но ненавидел себя за то, что потерял свою душу.

По дороге он остановился в главной гостиной, захваченный красотой коллекции древностей, украшавших стены. Эти вазы, холсты, зеркала и картины были столь превосходны, что по сравнению с ними собрание из покоев Нежного Дельфина выглядело жалким. Особенно выделялось собрание древних стихотворений в специальных резных рамках; тексты были каллиграфически выписаны на светлых тканях и резко контрастировали с алым шелком стен. Стихи принадлежали кисти знаменитого Ли Бо — сочинителя времен династии Тан, прозванного Бессмертным поэтом.

Цы, не торопясь, прочел одно стихотворение:

У самой моей постелиЛегла от луны дорожка.А может быть, это иней?Я сам хорошо не знаю.Я голову поднимаю —Гляжу на луну в окошко,Я голову опускаю —И родину вспоминаю.

Цы подумалось, что эти строки — о нем.

Справившись с печалью, он продолжил чтение; в конце концов дошел до маленькой таблички с комментарием. Оказалось, перед ним — серия произведений, состоящая из одиннадцати стихов, каждый из которых записан на отдельном куске шелка. При этом на стене висело только десять стихотворений. Там, где должно было помещаться одиннадцатое, находился не очень искусный портрет поэта и ясно был различим застарелый след шелкового листа — след, схожий с остальными десятью отпечатками на шелковых обоях.

Цы сглотнул слюну. Этого не может быть!

Он уже собирался проверить свою догадку, но шум за спиной его насторожил. Позади стояла хозяйка дома. Юноша вздрогнул. Одежда на Лазурном Ирисе была ярко-красного цвета.

— Что ты тут делаешь? — спросила хозяйка.

— Ничего, — пробормотал Цы.

— Служанка сказала, ты обо мне спрашивал.

— Да, спрашивал, но она ответила, что не знает, где тебя искать. — Юноша хотел погладить Лазурный Ирис, но женщина отдернула руку.

— Я ходила на прогулку, — сдержанно произнесла она. — Я всегда гуляю по утрам.

Цы вглядывался в ее лицо — что-то в поведении этой женщины изменилось, что-то настораживало. Он перевел взгляд на место, где, как он полагал, когда-то висело одиннадцатое стихотворение.

— Потрясающие списки. Их всегда было десять?

— Не знаю. Мне ведь не видно, — ответила Лазурный Ирис.

Цы насупился. Он решительно не понимал, что с ней.

— Что-то случилось? Вчера ты была куда более…

— Ночи — они всегда темные. А дни приносят ясность. Скажи, чем ты собирался занять сегодняшний день? Мы ведь так и не поговорили о Цзинь.

Цы закашлялся: он пока что не придумал, как замять сложный вопрос с северянами. Быть может, ему удастся кое-что выяснить у учителя Мина?

А попутно он бы проверил, сдержал ли Кан свое обещание позаботиться о старце. Поэтому юноша извинился перед Лазурным Ирисом: ему сейчас нужно навестить больного друга, а потом забежать на склад во дворце.

— Тогда встретимся в полдень? — предложила она.

— В полдень.

— Хорошо, я буду ждать тебя здесь.

Цы уходил из Павильона кувшинок, снедаемый беспокойством. Толкователь трупов отказывался сознаваться в этом даже себе, однако он все меньше верил в невиновность Лазурного Ириса. Он хотел верить — но уже плохо получалось. Цы не знал, можно ли будет переговорить с Мином еще и об этом.

Он застал старого учителя в скромном, но чистом помещении, неподалеку от комнат, которые занимал Бо. Мин выглядел значительно лучше, однако фиолетовый цвет его ног до сих пор внушал юноше серьезные опасения. Ученик спросил учителя, приходил ли доктор. Мин покачал головой:

— Мне эти коновалы ни к чему. — Старик приподнялся, тихонько постанывая. — Но я попросил меня помыть, да и кормят здесь неплохо.

Цы посмотрел на миску с остатками засохшего риса. Если бы он сообразил вовремя, то принес бы учителю фруктов и вина. Снова ему было в чем себя укорять… А когда он убедился, что никто их не подслушивает, то признался в своих сомнениях — сомнениях, которые были ему самому ненавистны, но от них никуда было не деться. Цы перечислил академику все, что свидетельствовало против Лазурного Ириса, а потом сам же горячо и выступил в защиту нюйши.

Мин слушал внимательно. На лице его отразилась озабоченность.

— Судя по твоим словам, у этой женщины имелись мотивы для убийств, — заметил Мин.

— Повторяю, это всего лишь стечение обстоятельств, — настаивал Цы. — Какое дело императору до этих смертей? Да выстрадай вы столько же, сколько она, вы бы тоже его возненавидели, но от ненависти до убийства посторонних людей — целая пропасть… Вот бы вам с ней познакомиться. — Юноша опустил взгляд. — Эта женщина — сама нежность, сама кротость…