Новый Мир ( № 2 2010) - Новый Мир Новый Мир

Вадим Баевский. Аркадий Кутилов в Смоленске. Послесловие Александра Лейфера. — “Сибирские огни”, Новосибирск, 2009, № 11 <http://magazines.

russ.ru/sib>.

“Обычно поэты всех уровней любят читать свои стихи. Кутилов был исключением”.

“В это время я еще готовил сборник стихотворений участников студии для публикации в Москве в комсомольском издательстве „Молодая гвардия”. Решил включить стихи Кутилова и туда. К моему удивлению, особенной какой-то радости Кутилов не изъявил. От посещения студии отказался. После этого он приходил ко мне домой еще три-четыре раза, читал мне немного свои стихи и, преимущественно, свою прозу. Она произвела на меня еще более сильное впечатление, чем его стихи”.

“Напечатать его мне удалось совсем мало. С одной стороны, он был шизотимик, чувствовал между собой и миром невидимую, неосязаемую, но трудно преодолимую преграду. Ему и хотелось, чтобы люди узнали его стихи, и мысль о такой возможности его настораживала и даже пугала. Он меня в моих попытках не поощрял”.

Ольга Балла. Работа расставания. — “Рабкор.ру”, 2009, 6 ноября <http://www.rabkor.ru>.

“Возраст — второе имя смерти. Даже почти не эвфемизм. Возраст — это катастрофа, которая всегда с нами. Это домашняя, ручная беда; повседневный учет наших отношений со смертью, обыденный график их развития”.

“Мир не для нас. Он легко нас отпустит”.

“Возраст — самый простой способ быть другим, даже самый дешевый, общедоступный. Не оплаченный практически ничем — кроме разве что такой малости, как собственная смертность”.

Ирина Барметова. Литературная жизнь в Москве скучна. Беседовали Ольга Цыкарева и Кира Егорова. — “Русский Журнал”, 2009, 2 декабря <http://russ.ru>.

“Литературная жизнь в Москве скучна. Не литература, а именно литературная жизнь. Бесконечные вечера-чтения стихов, каких угодно и кем угодно. <...> И всяческие ухищрения с названиями подобных встреч (например, по именам: вечер поэтов-Мань, вечер поэтов-Ань, и так по всем именам, далее будут по отчествам, думаю, фамилии уже не нужны) не спасают положение. Они некреативны. Садовое кольцо — слишком малое пространство для культуры такой страны, как наша”.

Полина Барскова. “Какая разница в нашей профессии — живы или умерли?” Беседу вела Варвара Бабицкая. — “ OpenSpace ”, 2009, 6 ноября <http://www.openspace.ru>.

Среди прочего — о Льве Лосеве: “<...> тяжелейший человек, совершенно уникального дарования, для себя, насколько я понимаю, маловыносимый, человек запредельной безжалостной ответственности по отношению к тому, что он делал, — и человек очень-очень легкий”.

“Мы читали Стратановского. И я говорю, вот же удивительно, даже смешно: мы прочитали столько отменных стихов, и в них нет ни слова об, извиняюсь, любви. На что Лосев посмотрел на меня со смесью ужаса, печали и брезгливости и говорит: „Какая любовь? Это же взрослый человек!” Я говорю: „Ну, знаете, взрослые люди тоже иногда пишут о любви”. Он говорит: „Кто?” Я говорю: „Тютчев!” На что Лосев, как-то так очень прямо посмотрев на меня, говорит: „Ваш Тютчев — грязный старикашка, dirty old man ””.

Кирилл Бенедиктов. Хороша страна Олбания. — “Взгляд”, 2009, 20 ноября <http://www.vz.ru>.

“Можно долго размышлять о том, имеет ли отношение к языку „кащенитов” бред душевнобольных из психиатрической лечебницы им. Кащенко или же они являются наследниками футуристов Серебряного века с их „заумью” (стиль, которым писал поэт Алексей Крученых), дыр-бур-щилами и убещурами. Важно, однако, другое — одна из версий „кащенитского” языка попала в Сеть уже устоявшейся и была подхвачена завсегдатаями сайта udaff.com, организованного Дмитрием Соколовским. Оттуда уже как „язык падонкафф” она распространилась по всему Рунету. <...> Причем, говоря откровенно, „падонкаффский язык”, или „олбанский” — это еще далеко не предел. Существуют такие филологические феномены, как, например, язык „Упячки”, который изначально сконструирован как комплекс медиавирусов и мемов и почти непонятен непосвященному”.

Сергей Болмат. “Подражать не зазорно!..” Запад и Восток. Пинчон и Толстой. Известный прозаик о смирении и подражании. Беседовал Дмитрий Бавильский. — “Частный корреспондент”, 2009, 22 ноября <http://www.chaskor.ru>.

“Мне всегда казалось, что сделать что-то хорошее очень просто: нужно взять то, что тебе нравится, и попытаться сделать лучше. <...> Поэтому современных русских авторов нет практически в мировой культуре: они все стараются быть самобытными и уникальными, не подозревая, что самобытность и уникальность — это два мифа полуторавековой давности, эпохи европейского национального строительства и богемной реакции на это строительство, и в результате, как мне кажется, оказываются в плену самых смехотворных фантазий”.

Дмитрий Быков. Мафия или секта? Что выберет народ, окончательно отделившийся от государства. — “Новая газета”, 2009, № 124, 9 ноября <http://www.novayagazeta.ru>.

“Новая русская революция происходит плавно и выражается не в том, что народ обваливает государство, а в том, что уходит из-под него”.

“Отпадение народа от государства можно считать свершившимся фактом, хотя процесс этот далеко еще не закончен; чтобы полноценно отпасть, нужно создать работающие негосударственные механизмы, а с ними пока не все благополучно, поскольку „настоящих буйных мало”. <...> Нужно сформировать альтернативное государство — и этот процесс обещает растянуться лет на двадцать — тридцать; не исключено, что люди, занимающие сегодня ключевые посты, будут совмещать это официальное членство в госструктурах с неформальными должностями в альтернативной, полуподпольной иерархии, как иные подпольщики, занимая официальные должности при немцах, тайно помогали партизанам. Думаю, таких агентов и сейчас немало во власти; эти люди хорошо позаботились о своем будущем. Надеюсь, сравнение никому не покажется кощунственным: власть сегодня функционирует именно в мягком оккупационном режиме, о чем не писал только ленивый”.

“В 60-е годы, по-моему, была надежда”. “Нейтральная территория. Позиция 201” с Дмитрием Веденяпиным. Беседу ведет Леонид Костюков. — “ПОЛИТ.РУ”, 2009, 13 ноября <http://www.polit.ru>.

Говорит Дмитрий Веденяпин: “Заболоцкий мне кажется, конечно, фигурой совершенно трагической. Он очень настоящий, невероятно настоящий. <...> Но когда я уже начал читать довольно много стихов лет в 18, 19, 20 лет, Заболоцкий почему-то в их число не вошел. Я думаю, что это связано было с моей снобской диссидентской позицией, что он советский. Я как-то все это откладывал и откладывал и прочитал его, может быть, уже ближе к 30-ти годам, не рано. И я был совершенно поражен, конечно. В первую очередь, разумеется, его ранними стихами”

“Разумеется, в поздний свой уже послелагерный период он написал несколько абсолютных шедевров, из которых один для меня является просто ну… <...> „Можжевеловый куст”. Для меня является просто вершиной в самом деле. Ну вот если б меня попросили назвать… я бы обязательно включил в любой список… из трех стихотворений, а может быть, даже из одного. Мне кажется это стихотворение абсолютно непревзойденным... ну, таким удивительным”.

Юрий Володарский. Печальный скиталец. Борис Херсонский продолжает исчислять меру земной скорби и воздавать хвалы небесной благости. — “Частный корреспондент”, 2009, 4 ноября <http://www.chaskor.ru>.

“В своем „Живом журнале” Херсонский выкладывает стихи каждый день (говоря о Борисе, машинально хочется написать „каждый божий день”), причем обычно не одно, а два. За последний месяц он не пропустил ни дня. Можно проверить за год — результат не изменится. Исключения составят периоды путешествий, да и то по сугубо техническим причинам. Стихи в это время пишутся с не меньшей интенсивностью”.

“Дискуссии о том, является ли Херсонский эпигоном Бродского, пора закрыть. Безусловно, не эпигон, но последователь. От Бродского взято немало (интонация, позиция, нарратив, дольник, анжамбеманы), но еще больше наработано своего. И не просто наработано — выстрадано. Внешнее безучастие обманчиво: Херсонский очень теплый поэт. Самые горькие его строки исполнены подспудного сочувствия. Еще одна характерная деталь: если Бродский почти всегда присутствует в изображаемом пейзаже, то Херсонский предпочитает взгляд со стороны. Местоимение „я” в его текстах встречается на порядок реже. Пожалуй, христианское смирение сыграло здесь не последнюю роль”.