Дюна - Фрэнк Герберт

Поль шагал рядом с Чейни. Он почувствовал, что поворотный момент упущен, что он не сумел нащупать единственно правильного решения и теперь прочно застрял в ловушке мифа о себе самом. Он знал, что уже видел и пережил все это раньше, в одном из своих провидческих снов накануне прощания с Каладаном, но подробностей — того, что переполняло его сейчас, — тогда он не видел. В очередной раз он изумился своему дару. Словно он несется на волне времени, иногда оказываясь в пучине, иногда — на гребне, а вокруг него вздымаются и падают другие волны, то пряча, то открывая то, что они несут на своих плечах.

И надо всем этим маячил призрак дикого джихада, призрак насилия и убийства. Он был виден отовсюду, как прибрежная скала, возвышающаяся над прибоем.

Отряд прошел через последнюю дверь в главную пещеру. Дверь наглухо запечатали. Огни погасли, входные отверстия открылись навстречу ночи, навстречу звездам, которые уже высыпали в небе над пустыней.

Джессика подошла к дальнему выходу и подняла глаза на звезды. Звезды казались колючими и близкими. Она почувствовала какое-то движение в толпе за спиной, услышала звуки настраиваемого бализета и голос Поля, что-то тихонько напевающего. В голосе звучала грусть, и это не понравилось Джессике.

Из темноты раздался голос Чейни:

— Расскажи мне о водах того мира, где ты родился, Поль-Муад-Диб.

И голос Поля:

— В другой раз, Чейни. Обещаю.

Какая грусть!

— Хороший бализет, — сказала Чейни.

— Очень хороший, — ответил Поль. — Как ты думаешь, Джамис не возражает, что я взял его?

Он говорит о мертвом в настоящем времени, думала Джессика. Вроде бы мелочи, но они вызывали у нее досаду.

Вмешался мужской голос:

— Наш Джамис любил иногда побренчать на струнах.

— Тогда спой мне какую-нибудь из своих песен, — упрашивала Чейни.

У этой девочки, почти ребенка, голос опытной соблазнительницы. Нужно предостеречь Поля относительно женщин-вольнаибок… и как можно скорее.

— Это песня моего друга. Думаю, он уже мертв. Да. Его звали Джерни. Он называл ее своей вечерней песней.

Вольнаибы умолкли, слушая, как юношеский тенор Поля сплетается с бряцанием и гудением струн:

Как ярки звездочки углейВ сумерках после заката,Как сладостны ароматыЦветов с полей, цветов с полей.

Джессика чувствовала, как музыка отзывается в ее душе, звуки словно искрились языческой страстностью. Они вдруг заставили ее остро ощутить себя самое, собственное тело и его неутоленные желания. Она стала напряженно вслушиваться.

Ночь, как ларец перламутровый,Для нас с тобой.Что так волнует тебя —Сияет твой взор…Любовь осыпала розамиНаши сердца…Любовь осыпала розамиНаши мечты.

Джессика вслушивалась в тишину, которая вместе с последним аккордом повисла в воздухе. Почему мой сын поет этой девчонке любовные песни? спросила она себя. Ей вдруг стало страшно. Она почувствовала, что жизнь проплывает мимо, а ей никак не дотянуться, не задержать. Почему он выбрал именно эту песню? Инстинктивные решения порой бывают самыми верными. Почему же он так поступил?

Поль молча сидел в темноте, его сознание сверлила одна-единственная мысль: Моя мать — мой враг. Она не подозревает об этом, но это так. Именно она разжигает джихад. Она меня родила, она меня выучила. Она мой враг.

~ ~ ~

Понятие прогресса является своеобразным защитным механизмом, который спасает нас от страха перед будущим.

В день, когда ему исполнилось семнадцать лет, Фейд-Рота Харконнен убил на семейных играх своего сто первого гладиатора. Гости-наблюдатели от Императорского Двора, граф и леди Фенринг, прибыли ради этого события на фамильную планету Харконненов Гиду Приму, и в полдень их пригласили в позолоченную баронскую ложу, расположенную прямо над треугольной ареной.

В честь дня рождения на-барона, а также чтобы напомнить всем Харконненам и их подданным, что Фейд-Рота — законно назначенный наследник, на Гиде Приме был объявлен праздничный день. Старый барон издал приказ по всем меридианам — отдыхать от трудов, а в столичном городе Харко была сделана попытка создать видимость народного веселья: повсюду развесили знамена и вдоль всего Дворцового Пути у домов выкрасили фасады.

Но в стороне от главной дороги граф Фенринг и его леди заметили кучи мусора, обшарпанную краску в темных провалах переулков и испуганно суетящихся прохожих.

В огороженной синими стенами башне барона царил леденящий душу порядок, но граф и леди видели, какой ценой его обеспечивали: повсюду стояла охрана с саблями наголо, и наметанный глаз мог определить по характерному блеску металла, что ими пользуются весьма часто. Даже внутри крепости по всему их маршруту стояли через равные промежутки посты. В слугах за версту была видна военная выправка — в осанке, в походке, в привычке постоянно наблюдать, наблюдать, наблюдать…

— Основательно его прижало, — заметил граф на их семейном языке. — Барон только сейчас начинает понимать, чего ему в действительности стоило избавиться от герцога Лето.

— Время от времени мне приходится напоминать вам легенду о птице Феникс, — ответила леди.

Они стояли в приемной зале, ожидая, когда их пригласят на игры. Зала была небольшой — метров сорок в длину и приблизительно вдвое меньше в ширину. Но декоративные колонны вдоль стен, резко сходящиеся кверху на конус, и легкая искривленность потолка создавали впечатление значительно большего пространства.

— А-а, вот и барон, — сказал граф.

Барон шел по зале вихляющей походкой — из-за поплавковых подвесок, подпиравших его тело. Многочисленные подбородки колыхались то вверх, то вниз, а под оранжевым плащом подпрыгивали и. перекатывались поплавки.

Подле барона шел Фейд-Рота. Его темные волосы были завиты в мелкие кудряшки, создававшие игривое впечатление, которое никак не вязалось с его хмурым взглядом. Он был одет в плотно облегающую тело черную куртку и узкие брюки, под которыми чуть выпячивалось намечающееся брюшко. На маленьких ногах — длинные туфли на мягкой подошве.

Леди Фенринг обратила внимание на то, как он держится, как играют мускулы под курткой, и подумала: Такой молодец не позволит себе лишнего жира.

Барон остановился перед ними, крепко ухватил Фейд-Роту за плечо и сказал:

— Мой племянник, на-барон Фейд-Рота Харконнен. — Потом повернул свое пухлое младенческое личико к племяннику: — Граф и леди Фенринг, я тебе о них говорил.

Фейд-Рота мотнул головой, отдавая дань приличиям. Он уставился на леди Фенринг — стройную, золотоволосую, в свободно ниспадающем платье из экры, простота которого только подчеркивала совершенство фигуры. В ответ на него уставились ее серо-зеленые глаза. В ней было то бен-джессеритское изящество и раскованность, от которых молодому человеку стало немного не по себе.

— Ум-м-м-ах-хм-м, — сказал граф. Он изучал Фейд-Роту.

— Какой собранный молодой человек, а, моя… хм-м… дорогая? — он взглянул на барона. — Дорогой барон, вы обмолвились, что уже говорили про нас этому собранному молодому человеку? И что же вы ему рассказали?

— Я рассказывал моему племяннику о том, какое огромное уважение питает к вам наш Император, граф Фенринг, — про себя барон подумал: Примечай хорошенько, Фейд! Убийца с повадками кролика — самый опасный тип!

— Разумеется, — и граф улыбнулся своей даме. Фейд-Роте речи и манеры этого человека показались почти оскорбительными. Они балансировали на самой грани нормальных приличий. Молодой человек изо всех сил старался раскусить графа: маленький, даже тщедушный с виду человечек. Лисье личико с огромными темными глазами. На висках седина. Но то, как он поворачивал голову или махал ручкой, совершенно не соответствовало тому, как он говорил. За ним было очень трудно уследить.

— Ум-м-ах-хм-м, редко, редко встретишь такую собранность, — граф обратился куда-то за плечо барона. — Я… и-да, поздравляю вас хм-м… со столь совершенным наследником. Так сказать, с точки зрения старших.

— Вы слишком добры, — ответил барон. Он поклонился, но Фейд-Рота заметил, что глаза дяди отнюдь не выражали такой же учтивости.

— Когда человек иронически настроен, можно предположить, что он, хм-м, способен на глубокомысленные рассуждения.

Опять он за свое, подумал Фейд-Рота. Говорит так, словно издевается над тобой, а придраться не к чему и удовлетворения не потребуешь.