Воспоминания (1865–1904) - Владимир Джунковский

В последний день масленицы была folle journée у Веригиных. Начали танцевать в 2 часа дня, было довольно весело и оживленно, я не оставался до конца и в 8.30, после обеда, уехал в Большой театр, хотелось окончить сезон в балете. Давали «Эсмеральду», но после Цукки[276] мне этот балет показался бледным.

На другой день начался пост, и все вечера прекратились. Я рад был отдохнуть от них и сосредоточиться.

Первую неделю поста их высочества говели, и мы, лица свиты, проживавшие в доме генерал-губернатора, также. Церковная служба шла по всем правилам, очень хорошо служили и пели, в церкви было уютно, хорошо, все располагало к молитве. Обычные приемы по утрам были несколько сокращены, начинались после утренней церковной службы в 11.30, доклад управляющего канцелярией перенесен был на после завтрака.

13-го февраля их высочества и все говевшие на первой неделе причащались. Со второй недели поста опять начались выезды, 17-го у меня был дневной чай – я пригласил к себе старуху Стахович Ольгу Павловну, которая приехала навестить свою дочь Надежду Александровну Огареву, муж которой, мой товарищ по Преображенскому полку, командовал в то время Самогитским гренадерским полком в Москве. Вместе с m-me Стахович приехали и ее дочери: Огарева и Рыдзевская с мужем и младшая незамужняя Маня Стахович.

Ольга Александровна Рыдзевская была самой милой и симпатичной из всей семьи Стахович, но на ней всегда был отпечаток грусти, что как-то еще более привлекало к ней; говорили, что ей нелегко жилось с мужем, у которого был тяжелый характер, но не знаю, насколько это было верно. Рыдзевский в то время командовал Сумским драгунским полком в Москве, я бывал у них, но ничего резкого в их отношениях мне не бросалось в глаза, и он мне всегда казался скорее симпатичным. Впоследствии он перешел на службу по министерству двора, был помощником управляющего придворно-конюшенной части, заведовал одно время канцелярией министерства двора, управлял кабинетом его величества. В 1904 г. князь Святополк-Мирский, будучи назначен министром внутренних дел, взял Рыдзевского к себе в товарищи по заведованию полицией и командиром корпуса жандармов, но на этом посту он пробыл недолго и при Столыпине был назначен в Сенат, где и окончил свою карьеру.

Чай у меня прошел очень оживленно, все были как-то в духе; Огарев был особенно в ударе и всех очень смешил. После чая мы все поехали обедать к Стаховичу – моему товарищу по службе у великого князя.

18-го февраля я в качестве дежурного сопровождал великого князя на выставку в Исторический музей, где один французский художник выставил свои картины – путешествия по Италии, Японии и Китаю. Мне эти картины не понравились, трудно было их разглядеть, так как все они были покрыты каким-то туманом. Мне объяснили, что это художник новой французской школы, но я, очевидно, суть этой школы постичь не мог.

В этот день получено было печальное известие о кончине Владимира Алексеевича Шереметева (мужа Елены Григорьевны, дочери великой княгини Марии Николаевны от брака ее с графом Строгановым).

В. А. Шереметев был большим другом императора Александра III, командуя в то время собственным Его Величества конвоем.

Великий князь был очень огорчен этой вестью и отменил назначенный на 19-е февраля вечер. Жаль было очень Шереметева, это был на редкость хороший человек, жаль было очень и государя, потерявшего верного правдивого друга. 21-го февраля тело Шереметева прибыло в Москву для погребения в Покровском – имении покойного в Рузском уезде. Их высочества встречали на вокзале с лицами свиты; народу было немного. Елена Григорьевна показалась мне очень сосредоточенной, как бы застывшей, слез не было. Она остановилась в Москве у Натальи Афанасьевны Шереметевой в Мерзляковском переулке. Их высочества провели там с ней вечер. Тело оставалось в траурном вагоне до утра. На другой день поезд с телом отошел в 7 часов утра по Московско – Брестской железной дороге до станции Шелковка, откуда гроб был перевезен на санях до имения Покровского, 42 версты.

Великий князь сопровождал тело и предложил мне поехать с ним. Погода была очень хорошая, санный путь также, и переезд в 42 версты совершили без всяких приключений. Вслед за санями с гробом ехала вдова покойного с ближайшими родными, а затем в санях великий князь со мной. Всю дорогу сделали в 6 часов времени, так что несмотря на легкий мороз – было всего 6–7 градусов – все же озябли, и было очень приятно очутиться в теплом помещении.

В Покровском ночевали, похороны состоялись на другой день. Всем распоряжался младший граф Мусин-Пушкин, бывший в то время еще студентом; за эту поездку я с ним ближе познакомился и он мне очень понравился. Впоследствии, когда он был уже женат на графине Воронцовой-Дашковой и был предводителем дворянства в Рузском уезде, а я губернатором, у нас установились самые лучшие отношения, о которых я вспоминаю всегда с весьма отрадным чувством.

По окончании погребения великий князь со мной вернулся в Москву, а на следующий день выехал в Петербург в экстренном поезде, предложив всем желающим из лиц свиты его сопровождать. Я был страшно рад ехать в Петербург повидать своих. Две недели, проведенные со своими, прошли быстро, 11-го марта мы были уже в Москве, где нас ждало тяжелое событие.

Как раз в этот день был убит городской голова Алексеев.[277]

Во время приема просителей к нему подошел какой-то субъект и, протягивая прошение, выстрелил в упор из револьвера. Впоследствии он оказался сумасшедшим.

Кончина Алексеева была огромной, ни с чем не сравнимой потерей для Москвы. Это был выдающийся городской, общественный деятель как городской голова, выдающийся председатель Думы, не останавливавшийся ни перед чем, раз шел вопрос о благосостоянии города. И сторонники, и противники Алексеева – все признавали, что кончина его – это незаменимая утрата для столицы.

14-го марта Алексеева хоронили. Я был на выносе в 7.30 утра и проводил гроб до поворота к генерал-губернаторскому дому. Всю дорогу до кладбища (9 верст) рабочие его мануфактуры несли гроб на руках. Народу была такая масса, что пришлось приостановить всякое движение по всему пути следования. Великий князь прямо проехал со мной (я был в этот день дежурным) на отпевание. На кладбище очень красиво был устроен огромный щит, аршин 12 вышиной, весь покрытый венками, которых было несколько сот. На вдову[278] покойного без слез нельзя было смотреть, она, молодая еще женщина, обратилась в сгорбленную старушку, на лице ее было написано какое-то отчаяние. Под очень грустным впечатлением вернулись с похорон.

Весна в этом году никак не могла наладиться, весь март стояли морозы, доходившие до 7–10-ти градусов. Как всегда в пост, была и в этом году масса благотворительных концертов, на которые приходилось ездить. Это бывало и скучно, и накладно. Хорошо, когда не присылали почетного билета, тогда можно было ограничиться тремя рублями, если же присылали почетный, то меньше 10 рублей нельзя было дать, а это уж очень было разорительно.