Карл VII. Жизнь и политика - Филипп Контамин

неприемлемыми. Послы пытались воспользоваться сложившейся ситуацией, чтобы поднять проблему городов на Сомме, утверждая, что они, в 1435 году, были уступлены герцогу Бургундскому с единственной целью дать ему возможность лучше противостоять английскому нападению из Нормандии и как только угроза такого нападение отпала, эти города должны быть возвращены королю без како-либо финансовой компенсации. Само собой разумеется, что Филипп Добрый, подписывая Аррасский договор, официально отказался от такого толкования вопроса, и дело так и не двинулось с места. При бургундском дворе говорили, что события могли бы принять другой, более крутой оборот, если бы не высадка Толбота в Гиени, так что в каком-то смысле Бордо спас Амьен. Возможно, так оно и было. Однако следует помнить, что возвращение Амьена и других городов на Сомме путем применения военной силы могло привести к новому англо-бургундскому союзу, как во время позорного договора в Труа, чего опасалась прежде всего французская сторона. Что касается Гента, то Карл VII, безусловно, был поставлен в двусмысленное положение, поскольку, с одной стороны, был не прочь вмешаться в качестве миротворца во "внутренние" дела бургундской державы, но с другой стороны, поддержка городской общины, находящейся в открытом конфликте со своим сеньором, определенно его не устраивала.

Одним из самых поразительных фактов было изменение роли профессиональных военных, которые находились на пути к тому, чтобы стать своего рода национальной жандармерией. Жан де Ваврен пишет: "Эти воины теперь вели себя в королевстве настолько достойно, что не стало ни одного грабителя или разбойника, который осмеливался бы выйти на большую дорогу из страха быть ими пойманным и переданным в руки представителей правосудия. Точно так же эти воины сопровождали и охраняли странствующих купцов, которые были очень счастливы, что было чудесной переменой, потому что после этого ордонанса те, кого называли живодерами, потому что они грабили всех подряд, стали защитниками и проводниками добрых людей, путешествующих по королевству Франция"[517].

Но с англичанами примириться так и не удалось, несмотря на то, что в 1452 году Папа Николай V с этой целью направил во Францию кардинала Гийома д'Эстутвиля, а в Англию архиепископа Равенны Бартоломео Роверелла: "Однако после того, как были сделаны предложения и вышеупомянутый мирный договор был оформлен вышеупомянутыми кардиналами, был дан ответ, что когда король Англии отвоюет у короля Франции столько же земель, сколько король Франции отобрал у него, например, герцогства Гиень и Нормандия, тогда настанет время вести переговоры о мире между ними, и что упомянутые кардиналы не могут на этот момент заключить ничего другого"[518].

В любом случае, Карл VII, как внутри королевства, так и за его пределами, стал считаться "победоноснейшим королем Франции". Так оценивал его и Шатлен, для которого завоевания Нормандии и Гиени стали поистине двумя "чудесами" его времени: "Я видел как через триста лет / Изгнали англичан, / Из их владений / В древней Аквитании, / А Бордо и Байонна / Стали городами французского короля. / Честь и хвала короне/ Которая свершила такие великие подвиги. / Я видел Нормандию / И благородный Руан, / Подчинившиеся королю / Изгнавшему завоевателей, / И утвердившему там свои стяги"[519].

Глава IX.

После победы: наведение порядка в королевстве

Личная жизнь и жизнь публичная

"[Бог] вернул Вам Гиень и Нормандию"[520]. Таков припев известной баллады Карла Орлеанского, в которой также есть строка "Радуйся, свободное королевство Франция!". Последовательные завоевания этих двух провинций, а также меры, направленные на обеспечение максимально возможной обороноспособности королевства, сделали Карла VII, достигшего 22 февраля 1453 года своего 50-летия, выдающимся правителем не только в своем королевстве, но и во всем христианском мире. Никто не мог оспорить его главенствующую роль в политической игре ни внутри, ни за пределами королевства. И все же, в оставшиеся ему девять лет жизни, у него не было недостатка в проблемах, несмотря на то, что он с честью вышел из очень шаткого положения, в котором находился первые пятнадцать или двадцать лет своего царствования. У него были причины для торжества, но также и для беспокойства. Возможно, в нем преобладали осторожность и осмотрительность, что являлось не только чертой характера, но и плодами жизненного опыта и результатом рационального анализа ситуации.

Король, никогда не проявлявший особой склонности к войне, больше не желал лично появляться в войсках. Он также не испытывал желания или необходимости систематически являть себя своим подданным, чтобы олицетворять свою власть личным присутствием. У него больше не было ни необходимости, ни желания приезжать и общаться с жителями Тулузы или Бордо, Руана или Парижа. Двумя его столицами, если можно использовать этот термин, оставались Бурж и Тур. Можно было бы предположить, что он станет вести строго оседлый образ жизни в его любимых резиденциях, например, в замке Монтиль, где за рвами и стенами был чудесный парк, или в замке Меэн-сюр-Йевр, окруженном прекрасными садами. Но этого не произошло. Король продолжал передвигаться короткими переходами по дорогам, зачастую ухабистым, пыльным летом и полным рытвин зимой, по центральным провинциям Франции, между Туренью и Берри, и останавливался на несколько дней или недель в относительно скромных жилищах, которые очень часто ему даже не принадлежали. Иностранные послы поражались тому, что такой великий король довольствуется условиями жизни простого дворянина! Само собой разумеется, что двор как мог следовал за своим королем, что означало множество лошадей и повозок, особенно летом, потому что наступление зимы сильно замедляло передвижение. По словам Анри Боде, когда Карл находился в пути, то он сам, люди его двора, от камергеров до кухонных слуг, принцы крови, все были вооружены[521]. Безопасность была превыше всего, а недоверие ко всем и вся сохранялось. Среди королевских резиденций были замки или маноры Монбазон, Прейи, Буа-Сюр-Аме, Монришар, Божанси, Вандом, Разилли, Шампиньи-сюр-Вед, Ле-Риво. Иногда Карл VII останавливался и в домах буржуа[522]. Его пошатнувшееся здоровье, особенно с начала 1458 года, привело к тому, что с ноября 1460 года он проживал в Бурже, а с мая 1461 года — в Меэн-сюр-Йевр. Именно там, 22 июля 1461 года, он и умер. По словам Марциала Овернского король закончить жизнь подобно зайцу в своем логове.

Кроме того, в 1455, 1456 и 1457 годах он подолгу гостил в Бурбоне, Форе и даже в Лионе, так что можно говорить о своего рода юго-восточном направлении политики, вызванным положением дел в Италии, но прежде всего тем, что он был очень обеспокоен укреплением власти своего сына в Дофине и последующим его бегством к Филиппу Доброму.

Успех у женщин

Тома Базен дает объяснение этой склонности короля к скромным жилищам, "вдали от мест скопления людей": "Он любил уединение, чтобы свободнее и спокойнее наслаждаться обществом женщин и предаваться своим страстям при возможно меньшем количестве свидетелей"[523]. Возможно, так оно и было. Но возможно, что его желанию скрыть свой либертинизм, который мы назовем старческим, мешало желание придать своим постоянным любовницам, официальный статус, что не могло остаться незамеченным и не