Однокурсники - Эрик Сигал

Сразу же после заключительного салюта, завершавшего дифирамбы критика («Надеюсь, спектакль будет идти вечно»), оркестр заиграл «Всех звезд на небе не хватает». И все присутствующие — старые и молодые, пьяные и трезвые — начали подпевать. За исключением Дэнни Росси.

И пока гости пели куплет за куплетом, Мария наклонилась к мужу и шепнула ему на ухо:

— А действительно очень милая песня, Дэнни.

Он поцеловал ее в щеку. Но не в знак согласия с тем, что она наивно посчитала за комплимент, а потому что на них смотрели фотографы.

Через год, в марте, на церемонии вручения театральной премии «Тони» лучшим мюзиклом года был назван спектакль «Манхэттенская Одиссея». Как и ожидалось, Дэнни Росси победил в номинации «Лучшая музыка к спектаклю». Получая от имени Стюарта Кингсли награду за лучшее либретто, Эдгар Уолдорф произнес небольшую и трогательную речь о преподавательских обязательствах Стюарта, которые не позволили автору присутствовать на церемонии.

В результате сумасшедших переговоров кинокомпания «Эм-джи-эм» заполучила права на экранизацию мюзикла за рекордную сумму почти в семь миллионов долларов.

А некоторое время спустя фотография Дэнни Росси появилась на обложке журнала «Тайм».

Еще долго Дэнни испытывал чувство стыда от унизительной тайны, связанной с созданием «Манхэттенской Одиссеи». И хотя об этой тайне знали только два человека на всем белом свете, он жил с внутренним ощущением провала.

И тем не менее душа имеет замечательное свойство восстанавливаться. Годы все шли, а число различных записей на пластинках приближалось к двум сотням, и постепенно Дэнни сам поверил в то, что он и правда сочинил «Всех звезд на небе не хватает».

Да какого черта — если б ему дали тогда эту возможность, он вполне мог бы сочинить.

Из дневника Эндрю Элиота

15 мая 1968 года

Живя так, как я сейчас живу — практически не вылезая из нью-йоркского Гарвард-клуба — я стал, наверное, первым из парней вне Кембриджа, кому на глаза попался «Бюллетень к десятилетию», в котором расписаны успехи выпускников нашего курса за те десять лет, которые прошли после окончания университета.

И я обратил внимание на одну вещь: чем скромнее успехи ребят, тем больше они про себя пишут — в отличие от своих блестящих однокурсников.

Так, например, один чудак абзац за абзацем нудно описывает во всех скучных подробностях свою ничем не примечательную службу в армии, то, как он выбирал жену, сколько весили его дети при рождении и тому подобное. А еще как сложно и напряженно протекает жизнь его папочки в бизнесе по изготовлению и продаже обуви («Нам пришлось перевести производство из Новой Англии в Пуэрто-Рико, а сейчас мы изучаем возможность его перемещения на Дальний Восток»).

Единственная тема, о которой он совсем не распространяется, это его развод. Вот здесь-то я ему и посочувствовал. Как бы там ни было, невооруженным глазом видно, что густой пеленой своего многословия он пытается приукрасить жизнь, полную тихого отчаяния. И завершает он свое повествование философским наблюдением: «Если обувь по ноге — ее следует носить».

Иными словами, ему потребовалось целых четыре страницы, чтобы сообщить всем нам, что он с успехом движется к тому, чтобы стать полным неудачником.

Зато Дэнни Росси просто указывает даты собственной свадьбы и рождения дочерей, перечисляет написанные произведения и полученные награды. И все. И даже никаких глубоких и содержательных выводов в конце, вроде «Мне очень повезло» или «А все потому, что я ел манную кашу» и тому подобное.

И при этом кто не видел портретов Росси во всех газетах и не читал в прессе по крайней мере с десяток хвалебных статей, где его превозносят до небес?

Держу пари — многие из тех парней, кто считал его мозгляком, теперь хвастаются перед своими женами и детьми, что были его приятелями, пока учились в университете. Признаться, я тоже немного преувеличиваю степень близости наших с ним дружеских отношений.

Статья о Теде Ламбросе также оказалась краткой и по существу. Он и Сара с удовольствием провели эти десять лет в стенах Гарварда. Тед с удовлетворением отмечает, что его книга по Софоклу получила весьма благоприятные отзывы и что он вместе со своей семьей предвкушает интересные перемены, связанные с переездом и началом преподавательской деятельности в Кентербери.

Ни Джейсон Гилберт, ни Джордж Келлер не прислали информацию о себе — оба по вполне понятным мне причинам. Джейсон, с которым я поддерживаю переписку, пережил много горя за это время.

А Джордж остался все тем же старым параноиком, подозрительным психом. И даже когда мы обедаем вместе, он ни разу не снизошел до того, чтобы хоть немного рассказать о себе.

В отличие от большинства сокурсников, я в своей краткой истории жизни, как мне кажется, постарался быть честным.

Два года моей службы в ВМФ уместились в одном предложении, и я не стал их никак приукрашивать. Затем я просто указал, что после семи лет работы в «Даунс — Уиншип», я был избран вице-президентом.

Потом я признался, что самой великой радостью для меня было видеть, как растут мои дети. А самым большим разочарованием стало то, что мой брак развалился.

Не думаю, что кто-то вообще захочет обо мне читать, но многих секретов я и не стал выдавать.

Я ни словом не обмолвился о том, что мои успехи в банковском деле не такие уж и выдающиеся. Своим выдвижением я обязан тому обстоятельству, что мы с парочкой приятелей помогли удержаться на плаву компании «Кинтекс», которая впоследствии выросла в крупнейшего в мире производителя противозачаточных таблеток. И акции ее взлетели вверх со скоростью бешеной ракеты. (Чистая удача — или же это подсознательный способ раскаяния за то, что я позволил себе иметь детей от такой никудышной матери?)

И я не стал рассказывать о том, как мне безумно одиноко, несмотря на то, что на Первой авеню, как грибы после дождя, тысячами открываются специальные бары знакомств, где так называемые везунчики вроде меня должны знакомиться с довольно приличными женщинами.

Каждые выходные я занят тем, что пытаюсь встречаться со своими детьми (Энди уже исполнилось семь лет, а Лиззи — четыре) и быть им хоть в чем-то полезным. Фейт, похоже, теперь предпочитает сексу выпивку — это уже видно по ее лицу. Вероятно, трезвеет она лишь в те минуты, когда рассказывает малышам, какой у них отец негодяй. И у меня есть всего два часа в неделю, по субботам, за которые я должен успеть опровергнуть эту клевету.

Кажется, единственным моим утешением остается Гарвард. И хоть я купил себе модное жилье в новой многоэтажке на 61-й Ист-стрит, но большую часть времени провожу в Гарвард-клубе — играю в сквош и общаюсь с ребятами. Я помогаю приемной комиссии вербовать лучших молодых людей для «времен, что ждут впереди». И даже подумываю о том, чтобы участвовать в Совете выпускников — это дало бы мне отличный повод поехать в Гарвард и снова пройтись по Гарвардскому двору.

Короче говоря, я ничем не счастливее словоохотливого торговца обувью. Зато, как мне кажется, я немного лучше это скрываю.

*****

Тед Ламброс готовился к новой жизни в Кентербери с присущим ему энтузиазмом. Все лето 1968 года он занимался тем, что упаковывал свои книги и записи, дополнял и совершенствовал старые лекции и — самое главное — брал уроки тенниса на кортах «Солджерз-филд».

Когда они въезжали в полуразвалившийся домик на Норт-Виндзор-стрит, который сдал им в аренду университет, Сара предостерегла его:

— Имей в виду, милый, если ты и в самом деле выиграешь у Бантинга, он в жизни не станет за тебя голосовать.

— Но-но, — шутливо ответил он, — ты же разговариваешь с великим тактиком. Я просто буду для него хорошим спарринг-партнером, или как это у них там называется, — только и всего.

Но их волновало не только то, как проголосует за него теннисист. На отделении помимо него работали еще три старших классициста — у которых были не менее влиятельные жены.

Естественно, им еще предстояло поужинать с каждой из супружеских пар по отдельности. Генри Данстер первым проявил инициативу и пригласил их к себе. Нынешняя миссис Д. была у Генри уже третьей по счету, и все указывало на то, что он, быть может, на ней не остановится. Как и следовало ожидать, Данстер оказывал недвусмысленные знаки внимания Саре. Что ей ни в коей мере не льстило.

— Не хочу сказать, будто он был вульгарен, — пожаловалась она Теду в машине, когда они ехали домой, — но зато был смехотворно осторожен. Уж если флиртуешь с женщиной, то и веди себя как мужчина. Господи, что за червяк!

Тед наклонился к Саре и взял ее за руку.

— Один долой, — шепнул он, — осталось троих навестить.

Следующим барьером в этом стипль-чезе на пути к постоянной должности оказался ужин с Хендриксонами — историком Дигби и его очаровательной женой Амелией. Это был действительно брак по любви, они даже думали совершенно одинаково. Оба супруга любили ходить в походы, лазать по горам, и обоих объединяла жгучая паранойя по поводу того, что все преподаватели классического отделения так и норовят украсть у Дигби лекторские часы.